Незнакомка вела в поводу двугорбого верблюда. Шла она твердо, с высоко поднятой головой и, кажется, не заметила даже остолбеневшего Довлета.

Рядом с верблюдом неуклюже ступал своими непомерно длинными и худенькими ножками верблюжонок. Был он, несмотря на неуклюжесть и несуразность, нежным, приятным, таким, что его хотелось потрогать. На шее у верблюжонка болтался медный колокольчик, звон которого рассыпался мелкими горошинами, но степи.

Девушка, одетая в простенькое красного штапеля платье, черные туфли и тюбетейку, выглядела удивительно нарядной, праздничной. А может быть, Довлету это показалось.

Ему шел восемнадцатый год, но любви, о которой много слышал и читал в книжках, он еще не испытывал. Нельзя сказать, что он был равнодушен к девушкам, — нет, некоторые из них нравились ему, и даже очень, — но так страдать, маяться, как страдали и маялись почти все его одноклассники, Довлету не приходилось.

Однажды приключилась история… Под Новый год, на бал-маскараде в круговороте невероятных масок и костюмов, когда весь зал включился играть в "почту", к Довлету подошел его одноклассник Аллаяр:

— Карандаш не найдется у тебя? И помоги написать письмецо Дурсун.

— Какой Дурсун?

— Сегодня познакомлю…

— О какой Дурсун ты толкуешь, Аллаяр?

— Во-он о той… Об индианке, что с паранджой на лице.

— А как ты узнал, что это именно она, Дурсун? Лицо-то закрыто?..

— Эх, верблюжонок ты, несмышленыш. Мы еще вчера договорились. Она сама сказала мне, в каком костюме будет.

Письмо, которое сочинили Довлет и Аллаяр, начиналось с новогодних поздравлений, а заканчивалось предложением встретиться сейчас же, для "неотложного и очень важного разговора" где-нибудь наедине, в одном из пустых классов, например.

Через минуту друзья получили ответ: "Бессовестный… Как ты смеешь об этом думать?". "Сама ведь просила, говорила, что любишь… — написали на это Довлет и Аллаяр. — Чего же теперь фокусничаешь. Я люблю тебя, Дурсун".

"Хорошо. Я согласна. Приходи в 9 "б", — ответила индианка.

— Идем, — сказал засиявший Аллаяр. — Понял, как надо с ними разговаривать? Пошли.

— Да-а… Зачем же я пойду?

— Как зачем? Увидишь Дурсун. Ты же хотел познакомиться с нею.

— Нет, не пойду. Я только помешаю вам.

— А кто тебе сказал, чтобы ты торчал там колом. Взглянешь на Дурсун, познакомишься и катись себе.

— Что ж, пойдем, — согласился Довлет и покорно последовал за Аллаяром.

Друзья вошли в тёмную комнату девятого "б" класса в, затаив дыхание, стали ждать. Смех, голоса и музыка бал-маскарада слышались здесь приглушенно. Слабый синеватый свет в окнах придавал классной комнате таинственность.

В коридоре послышались чьи-то шаги, дверь распахнулась, и в комнату вошла "индианка". Она сбросила паранджу.

Друзья опешили: перед ними стояла молоденькая учительница истории Шекер Бердыевна Ниязова. Стояли с раскрытыми ртами и не могли вымолвить ни слова.

— Аллаяр, Довлет, что же вы? Пригласить пригласили, а теперь молчите, как…

В этот момент в комнату вошел муж Шекер Бсрдыевны, учитель математики Чары Ниязович.

— Что случилось, Шекер?

— Да вот… Влюбились парни.

— В кого?

— В меня. Неужели я красивая?

— Во-он как?

— Да! Только имя перепутали. Аллаяр, Довлет, а кто такая Дурсун?

Друзья молчали.

Спасибо Чары Ниязовичу, — он, взяв под руку жену, направился к двери.

— Ладно, Шекер, оставим ребят в покое. Молодость… Мы ведь тоже были молодыми.

Шекер Бердыевна остановилась в двери, улыбнулась:

— Запомните, мальчики: лучшая красота человека — это его человечность.

Учителя ушли. Довлет чувствовал себя так, будто его догола раздели на улице, не мог поднять глаз. Он готов был провалиться сквозь пол, убежать куда-нибудь в степь. Убежать навсегда, чтобы никогда и никого не видеть.

С тех пор и без того застенчивый Довлет со страхом смотрел на девчонок. И вдруг это видение в Каракумах!

Довлет стоял в сладком оцепенении, ковыряя носком ботинка песок, и ему казалось, что вот так стоит он здесь уже очень-очень давно и неизвестно, сколько простоит еще. Очарованный, он впервые испытывал чувства, о которых раньше лишь смутно догадывался, слушая разговоры сверстников. Он понимал, конечно, что в разговорах этих было больше бравады, хвастовства, чем правды, но… Что-то таинственное, нежное тревожило его о ночам, когда оставался он один на один с собою. Ему казалось, что девушка, сказочно-красивая, обнимает его, ласкает и говорит, говорит нежные слова…

— Эй-ей, парень! Закрой рот, а то ведь, чего доброго, суслики подумают, что это нора! Ха-ха-ха!..

Довлет вздрогнул, обернулся и увидел… колхозного шофера Курта, который величаво прошел — нет, проплыл мимо, — приблизился к незнакомке и заговорил с нею о чем-то. Заговорил так, что Довлет решил: они — родственники. Близкие родственники!

* * *

Голос Курбана-чайчи[33] звучал призывно, властно:

— Парни! Джигиты! Подъем!

Довлет с трудом продрал глаза, увидел, что в приоткрытую дверь струился предрассветный полумрак, натянул на голову одеяло, сжался калачиком и полусонно пробубнил:

— Еще петухи не кричали, а он "Подъём"…

Но тут же вспомнил, что это Каракумы, что петухов здесь нет и впомине, — приподнялся, сел, протер кулаками глаза, сладко поежившись, зевнул и, услышав голоса, понял, что наступает новый день. Долгий, трудовой день.

Довлет вышел из кибитки, постоял с минуту, любуясь розовато-сиреневой дымкой, что окутала дальние барханы. У рукомойника пофыркивали и громко смеялись парни. Курбан-чайчи, судя по всему, встал давным-давно, — титан с кипятком для чая уже пыхтел и сипел, над казаном с шурпой плавал аппетитный парок. Довлет направился к колодцу.

— Ты куда? — крикнул Курбан.

— Умываться, — ответил Довлет.

— Там вода, как лед, а я специально для умывания согрел… Целый бидон…

Но Довлет его уже не слышал. Он чувствовал себя легко и бодро. Чистый воздух и прохладный песок, так приятно щекочущий подошвы, придавали энергии, человек чувствовал себя сильным и крепким.

Он подошел к колоде, из которой обычно поили овец, и хотел зачерпнуть пригоршней воды, но, увидев там отражение последней утренней звезды, на минуту залюбовался этим отражением.

Громко фыркая и вскрикивая от обжигающего холода, Довлет стал умываться. И всякий раз, когда черпал воду из колоды, он видел, как озорно пляшет в ней звездочка.

* * *

Среди прибывших стригалей Довлет был, пожалуй, физически крепче остальных. Именно поэтому ему поручили вязать овцам ноги. А эта работа требует от человека не только силы, но и особой сноровки, ловкости, — овцу нужно поймать, не причинив ей боли, положить на бок и двумя-тремя быстрыми движениями связать задние ноги с передними.

К полудню, когда солнце жгло уже по всем правилам, Довлет порядком устал. Он старался не подать виду, но чувствовал, что вот-вот споткнется или, ухватив очередного барана, не сможет удержать его и плюхнется на землю. А стригали, не