– Халед…

– Вот почему я так долго откладывал эту беседу с вами. Сперва нужно было создать стартовый капитал. Я привел вас сюда, чтобы показать богатство, которое принадлежит вам в той же степени, что и мне.

– А вот в этом ты прав, – сказал я.

– Рад, что ты меня понял.

– Я хотел сказать, что все это в равной степени не принадлежит ни нам, ни тебе, Халед.

– То есть как это?

– Эти дары приносились чему-то большему, чем все мы, и тебе это отлично известно.

– Нет, ты не понимаешь, – уперся он. – Я хочу, чтобы вы оба стали моими компаньонами. Мы заработаем миллионы! На духовности можно делать большие деньги, но это рискованный бизнес. Мне нужна ваша помощь, и вместе мы очень далеко пойдем!

– Уж лучше я пойду куда подальше, Халед.

– Но мы можем сорвать куш! – прохрипел Халед, обнажая зубы. – Мы можем сорвать огромный куш!

– Халед, я должен на время уехать из города, – сообщил Абдулла каким-то не своим, напряженным голосом.

– Что? – озадачился Халед.

– И пока я буду отсутствовать, прошу тебя подумать о возвращении в Бомбей вместе со мной.

– Опять эти старые песни, Абдулла? – вздохнул Халед.

– Тебе давно пора занять свое законное место во главе совета, созданного Кадербхаем. Настают смутные времена, а дальше будет еще хуже. Ты нам нужен как лидер. Только ты сможешь отстранить Санджая и возглавить Компанию. Если ты вмешаешься сейчас, Санджай останется в живых. Если нет, кому-то из нас придется его убить, а потом власть все равно перейдет к тебе по старшинству.

В своем нынешнем воплощении Халед являл собой противоположность тому, каким должен быть лидер криминальной группировки. Но Абдулла – иранец, отдавший свое сердце музыке бомбейских улиц, – не видел реального человека, стоявшего сейчас перед нами. Абдулла видел символ и престиж, какой давала ему долгая дружба с Кадербхаем, а также грозную репутацию Халеда, обретенную во множестве кровавых баталий, когда он возглавлял и приводил к победе бойцов Компании.

Я больше не считал себя связанным с Компанией Санджая, и теперь их дела меня не касались, но я понимал, что новый Халед, приохотившийся к рабскому повиновению окружающих, может составить адскую смесь с прежним Халедом, всегда готовым без лишних раздумий прибегнуть к насилию.

Преступность, замешанная на каких-либо принципах, обретает роковые черты и потому странным образом завораживает окружающих. Преступность, замешанная на религиозном поклонении, искупает грехи правоверных жертвоприношениями грешников. Нет, я совсем не хотел, чтобы Халед принял предложение Абдуллы.

– Еще раз говорю тебе, что я не могу на это согласиться, – с улыбкой молвил Халед. – В свою очередь, со всей дружбой и уважением, я прошу тебя обдумать мой план. Как раз сейчас есть прекрасная возможность захватить львиную долю рынка, пока индустрия духовного совершенствования еще не заработала на полных оборотах. Да мы на одной йоге наварим миллионы!

– Ты должен думать о Компании, Халед, – упрямо твердил Абдулла. – Ты должен исполнить то, что тебе предначертано.

– Этому не бывать, – ответил Халед, все еще сохраняя на лице улыбку. – Но я высоко ценю твое внимание и твою настойчивость. Что касается моего предложения: не спешите с ответом, подумайте обо всех этих сокровищах… А сейчас приглашаю вас отобедать. Признаться, я уже порядком проголодался.

– Нет уж, с меня хватит, – сказал я.

– Что такое?

– Халед, я был сыт по горло уже после того, как увидел твой гарем. И сейчас я ухожу.

– Так и уйдешь, даже не перекусив? – спросил Халед, когда мы начали спуск с чердака.

– Сколько раз повторять, Халед? Я ухожу сию минуту.

– Учти, это плохая примета: не попробовать еду, приготовленную для тебя! – предупредил он.

– Как-нибудь переживу.

– Да, но это кашмирские сласти! Среди моих поклонников есть один великолепный кондитер. Ты не представляешь, как трудно раздобыть кашмирские сласти в Бомбее!

Я прошел через холл, слыша за спиной его сопение и топот. Здесь к нам присоединился Тарун и засеменил сбоку от хозяина.

Мы вышли на фасадную веранду, где Халед вновь заключил меня в рыхло-потные объятия, пожал руку Абдулле и, когда мы уже вышли на гравийную дорожку, помахал нам вслед.

– Приходите в любое время! – крикнул он. – Здесь вам всегда рады! Каждую среду вечером у нас киносеанс! Зрителям подают охлажденный фирни! А по четвергам у нас танцы! Я учусь танцевать – можете в это поверить?

Стоявший с ним рядом Тарун торопливо делал записи в блокноте.

За первым же поворотом тропы мы наткнулись на ожидавшую нас Карлу. Она курила сигарету, сидя на стволе упавшего дерева.

– Ну и как тебе наш просветленный мудрец, Шантарам? Не стошнило?

– Могла бы предупредить хоть намеком, – сказал я, и впрямь чувствуя себя отвратительно. – Что с ним такое стряслось?

– Он стал счастливым, более или менее, – сказала она тихо. – В данном случае скорее более, чем менее.

– А сами вы счастливы видеть его таким?

Абдулла и Карла уставились на меня, не говоря ни слова.

– Ладно, проехали.

Они продолжали молча на меня смотреть.

– О’кей, о’кей, – сдался я. – Должно быть, я просто… я просто хочу вернуть своего прежнего друга. Вы по нему разве не скучаете?

– Халед здесь, он с нами, Лин, – сказал Абдулла.

– Но…

– Побереги дыхание для горы, – оборвала меня Карла, выходя на тропу. – Почему вы, гангстеры, все такие болтливые?

Когда мы достигли подъема перед первыми пещерами, Карла ускорила шаг. И она по-прежнему опережала нас на последнем, самом крутом участке пути. Карабкаясь следом, я не мог удержаться от взглядов на округлости ее тела, в процессе подъема четко обрисовавшиеся под одеждой. «Все мужчины – кобели, легко забывающие о приличиях», – однажды заметил Дидье.

– Ты там что, пялишься на мой зад? – оглянувшись, спросила она.

– Каюсь, грешен.

– Прости его, Карла, – подал голос Абдулла в попытке замять неловкую ситуацию. – Его просто удивляет твоя способность лазить по кручам, как мартышка.

Карла расхохоталась, схватившись за лиану, чтобы не покатиться вниз. И этот громкий искренний смех далеко разнесся под куполом нависающей над тропой листвы. Свободной рукой она сделала жест, умоляя Абдуллу не произносить больше ни слова, пока она не просмеется.

– Спасибо, Абдулла, – сказала она, наконец успокаиваясь.

– Не за что, – отозвался он.

Вот так, шутя и смеясь, мы втроем поднимались на гору, не ведая, что эта гора изменит жизнь каждого из нас, изменит навсегда.