Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Маринка словно намеренно выжидает, добиваясь пика. Хотя нет… Конечно, нет. Откуда ей знать, что у меня лихорадка и тремор? Я все скрываю. Не позволяю ей увидеть, что я на панике. Что тело и душу воспламеняет. Что трясет каждый сантиметр плоти – люто. Усиленно держу стабильную маску, которая призвана показать, что мне здесь попросту адски скучно.
Не пускаю ее внутрь себя. Потому что там ужас и стыд, которые я все еще надеюсь переработать втихаря.
Шестнадцать месяцев… Шестнадцать, мать вашу, месяцев!
Какое-то время меня отвлекает дочь. Всем могу отказать, когда тащат танцевать. Только не ей. Когда лабает ее обожаемая «Бэггин», без раздумий расталкиваю толпу. Маринка к нам присоединяется. Отрываемся втроем, как самая счастливая и гармоничная семья. Да, мы выдаем и смеемся. В каких-то моментах целуемся. Но внутри меня по всему телу горячими точками вместо пульса бьется тревога.
Закидывая Дыньку на шею, обнимаю Маринку со спины. Она вращает задницей в ритм. А оборачиваясь, задерживает на мне такой распаленный взгляд, что внутри меня новая волна огня проносится.
Я помню год. Помню день. Помню все детали.
Но… Нас будто отбрасывает на самый старт.
«У тебя там гангрена?»
Сейчас Маринка этого не спрашивает. Однако я четко слышу ее голос из прошлого.
Не знаю, что это. Хорошо или плохо? Есть ли шанс исправить ошибку, не затопив при этом достигнутую душевную глубину? Кажется, что балансирую на канате над пропастью, и один лишь стук сердца способен расшатать все тело.
Щелкают фотовспышки. Я в кадр не смотрю. Не могу оторвать взгляда от своей Маринки. Так вштыривает от нее, что то и дело перестаю дышать. Она это, конечно же, видит и разгорается завораживающей страстью, которая в танце выходит из ее тела сумасшедшей и разящей наповал энергией.
– Погуляем еще, – отвечает на каждую мою попытку утащить ее в комнату.
Беспечный инженер. Чувствует ведь, как внутри меня растет давление. Давно перемахнуло критические отметки. Грядет взрыв, силу которого даже я не способен предвидеть.
Сменяется трек, и Дынька бежит к Кирюхе с Нютой, чтобы разбить их сладкую парочку и затеять очередной дэнс-батл. Я крепче притискиваю свою ведьму. Незаметно кусаю сзади за шею, пока ее тело не сотрясают избытки моего электричества.
– Хочу, чтобы ты сосала мой член, – выдыхаю уже прямым текстом, будто она без того еще не поняла.
Сквозь кружево, которое по большей части и является, мать вашу, платьем, ощущаю жар ее кожи. Понимаю, на каких пределах сама Маринка сейчас находится. Она оборачивается, подтверждает это взглядом.
И снова выдает то, что мне, блядь, ни хрена не подходит:
– Чуть позже. Побудем еще на празднике.
Да что за хуйня?
У меня глаза не слезятся. Их какими-то другими жидкостями заливает. Горючими.
Маринка это видит.
– Смерти моей добиваешься?
– Жизни, – просто отвечает она.
И улыбается. Той самой загадочной улыбкой, от которой у меня второе дыхание открывается.
Не выпускаю жену из рук, не только потому, что мне их парализовало аккурат под изгибы ее тела, но и для того, чтобы каждая перевозбужденная тварь видела, кому она принадлежит.
Вообще не понимаю, какого хуя смотреть на чужих жен! Запасная жизнь в наличии? Или че? Если бы не уважение к старшим Чарушиным, я, скорее всего, уже бы сорвался и объяснил некоторым парнокопытным гостям, чем чревата эта «влажная» болезнь, если пускать слюни на чужую женщину.
Около десяти часов вечера, когда меня уже буквально распирает от буйствующих в груди эмоций, мама Таня собирает детвору на ночлег. Маринка тоже идет с ними, потому как наша Дынька без нее засыпать еще не приучена. Завязали с грудным вскармливанием пару месяцев назад, но некоторые фишки от этого ритуала сохранились. Малыхина ладошка пренепременно должна касаться голой маминой кожи. А еще Чаруше нужно дышать на дочь и прочесывать пальцами ее волосики.
Если Дынька отрубалась, как правило, проблем уже не возникало. Могла спать до шести-семи утра. Потом, чтобы пролонгировать сон, приходилось забирать к себе в кровать.
Все, на что я сейчас надеюсь – это то, что мы с Маринкой не останемся на гулянке до этого продления.
– Я быстро, – обещает она, пока я расцеловываю малышку. – Повеселись, – еще и подмигивает, прежде чем ускакать.
А я смотрю на ее удаляющуюся задницу и понимаю, что ни хрена уже меня эта свадьба не вставляет. Не хочу я здесь находиться. Знаете, как сабвуфер дрожит, когда его разрывает музыка? Точно так же в моем теле бомбит пульс. Причем, кажется, что точек воздействия, будто способен множиться, с каждой секундой становится больше.
Я упорно стараюсь ослабить давление. Иду за Прокурором и Бойкой, когда зовут к столу. Закидываю еще пару рюмок за молодых. И, наконец, понимаю, что пора завязывать с бухлом. Отставляя стопку, поднимаюсь. Едва отхожу, на шею ложится горячая рука. Поддаюсь, пока губы Прокурора не утыкаются в ухо.
– Будь братом, организуй пляж.
Когда встречаемся взглядами, не могу не ухмыльнуться в эту счастливую захмелевшую рожу.
– Мне с океаном, что ли, договориться? Что тебе еще организовать? Вышел в двери и пиздуй.
– Тоха, давай, блядь, не выебывайся, – толкает Жора в своей обычной манере superтанкера. – Ты знаешь, что делать, чтобы вот эта вся прекрасная половина человечества потекла радугой. Ну, ментально, короче.
Потекла, блядь… Ментально… Вся… Нахуя мне эта радость, когда у меня своя шестнадцать месяцев не ебаная?
И знаете, что самое-самое странное? Я, блядь, в душе не гребу, как теперь к этому процессу подступиться. Я! Кто меня знает, в жизни не поверит. Это не то чтобы фиаско... Это адовый апокалипсис!
– Соррян, без меня сегодня, – отмахиваясь, решительно иду на выход.
По дороге в комнату думаю о том, что завтра на свежую голову запрягу с Маринкой серьезный разговор. В сотый раз удостоверюсь, что она продолжает глотать контрацептивы, и что эта ультранадежная хреновина все еще находится внутри ее матки. Свяжемся по видеосвязи с гинекологом. Лично задам ей вопросы, на которые у моей кобры не найдется ответов. Просчитаем все и вместе подумаем, как спокойно и безопасно вернуться к полноценному сексу.
Возможно, начнем с тантры. Сейчас,
