от него расположен остров Крузенштерна, или Малый Диомид, он американский. Между ними происходит смена суток. У нас 30 апреля, а у них 29 апреля.

– Как так?

– Там линия перемены дат. У нас день уже начался, а к ним он еще не пришел.

Ветер над проливом был посильнее, и легкий самолет стало бросать из стороны в сторону. Собаки заскулили. Впереди показалась длинная узкая коса с рассыпанными вдоль нее кубиками домов и яранг[98]. Это был Уэлен – самый восточный населенный пункт не только Советского Союза, но и Азии. А чуть ниже самая восточная точка – мыс Семена Дежнева. Этот отчаянный казак, пройдя тут в 1648 году, доказал, что Азия не соединяется с Америкой. (Экспедиция Беринга это сделала на восемьдесят лет позже.)

– Видишь маяк? На нем укреплена чугунная плита с барельефом знаменитого морехода, неподалеку деревянный крест… А тут самое узкое место пролива. Еще в прошлом году здесь было эскимосское село Наукан. Прежде наши и американские эскимосы зимой по льду, а летом на байдарах регулярно ходили друг к другу. Когда выяснилось, что американцы вербуют их для разведки, всех жителей Наукана переселили кого в Уэлен, кого в Нунямо, кого в Лорино. Ниже – Берингово море, а дальше Тихий океан.

Покрытое тяжелыми, словно маслянистыми валами море показалось Корнею более мрачным и суровым, чем Чукотское.

Самолет тем временем сделал разворот в сторону узкой, похожей на звериную пасть бухты Святого Лаврентия. Своим названием она обязана (не совсем заслуженно) англичанину Джеймсу Куку. Землепроходец Тимофей Перевалов нанес этот залив на карту за тридцать лет до него.

Сделав пару кругов, «Аннушка» зашла навстречу ветру и, снизившись, заскользила лыжами по снегу. Когда Корней спрыгнул на землю, его повело в сторону: болтанка все-таки сказывалась.

– Что, качается землица?

– Качается, – сознался он. – Будто на палубе в шторм.

– Это с непривычки. Скоро пройдет.

Ошалевшие собаки повыскакивали следом.

– Борис, благодарю вас и Романа. Сверху и в самом деле все так необычно и красиво! Кажется, увеличенную карту разглядываешь.

– Рад, что вам понравилось. Вы тут подождите чуток, сдам пушнину, помогу устроиться.

Когда машина с мехами отъехала, Корней огляделся. Перед ним приземистое здание аэропорта, рядом несколько «Аннушек» и вертолет. Метрах в ста от взлетной полосы темнело море, обрамленное лентой припая. Бриз нес оттуда запах йода.

Поселок, состоящий в основном из двухэтажных зданий, тянулся длинной улицей с другой стороны. В центре возвышались два внушительных строения. Видимо, больница и школа. Вместо тропинок – деревянные мостки. Где-то тарахтела дизельная электростанция. Между домами трубы тепло-водоснабжения, запрятанные в дощаные короба. У котельных горы угля и шлака. Снег вокруг них черный от угольной пыли.

«Эх! – невольно подумал Корней, – как все-таки чисто и красиво там, где нет людей!»

За улицей начиналась тундра, упирающаяся в лысые сопки с заплатами снега. На берегу на опорах из китовых ребер с десяток больших и малых байдар[99]. «Ставят повыше, дабы собаки моржовые шкуры не погрызли», – догадался скитник. Отдельно четыре больших вельбота, подпертых деревянными столбиками. Там же причал для морских судов. Возле него зиял еще не обшитый моржовыми шкурами, ребристый остов новой байдары.

Во время войны поселок в бухте Лаврентия был важнейшей перевалочной базой для доставляемых из Америки товаров по так называемому «ленд-лизу». Для их переброски от причала к аэродрому была проложена узкоколейка. (Судя по заржавевшим рельсам, ею давно не пользуются.) Здесь же осуществляли дозаправку самолеты, перегоняемые на фронт.

В стороне от пирса стояли катеры, судя по серой окраске, военные. Обдуваемые ветрами, орошаемые постоянными штормами, снегом и дождями, они выглядели заброшенными: металл от морской соли проржавел, краска на бортах облупилась. Время от времени на реи садились чайки и, оставив очередную порцию помета, улетали.

На припае[100] сновала ребятня, ловившая через многочисленные продушины морских бычков. Костлявых, но чрезвычайно вкусных.

До Корнея наконец стало доходить: «А ведь я уже там, куда так стремился последние годы – на самом краю Матушки России! Дальше океан, где-то совсем близко Аляска. Место тут, конечно, не больно приветистое, но ведь главное не в этом. А в том, что я дошел, преодолев все трудности, туда, куда мечтал попасть многие годы».

Когда он это осознал, его охватила нервная дрожь и небывалая радость.

– Спасибо Господу Богу и моему покровителю Николаю Чудотворцу за эту милость! – шептал он, задрав голову, и, глядя в глубину неба, прокричал: – Отец, ты меня слышишь?! Я здесь! Я исполнил нашу мечту!

Проехав и пройдя по Крайнему Северу многие сотни километров, Корней с грустью понял, что истинно старообрядческих общин на Севере не сохранилось. Только старые книги напоминали об их присутствии в этих краях. Большинство уехали, а те, что остались, отошли от веры. Вроде места потаенные, а веру не сберегли. Странно! А вот в их общине вера крепка по сей день.

Отвлек Корнея от этих размышлений Орлов, подошедший с плотным, невысоким чукчей лет тридцати. Его лицо лоснилось то ли от жира, то ли от пота.

– Корней Елисеевич, познакомьтесь, бригадир зверобоев – Оттой. Он устроит вас в общежитие.

Чукча повел Корнея к длинному зданию. Над дверью вывеска «Колхоз „Заря Чукотки“».

– Товарищ Корней, извините, у нас тут разные запахи, – предупредил Оттой.

– Я привыкший,