Поначалу, в 1980-х годах, когда семья только начинала бизнес, Ваны торговали лекарствами, обувью и одеждой. В последние годы они решили сосредоточиться на модной одежде и аксессуарах. Очевидно, что г-жа Ван и ее родители хорошо разбираются в тенденциях северокорейской моды, поэтому в Китае они покупают одежду, которая хорошо продается на северокорейском рынке, где представления о прекрасном несколько отличаются от тех, что существуют в Китае. Масштабы их деятельности не особенно велики: г-жа Ван оценила свою чистую прибыль в скромные 1000–1500 долларов в месяц. Если она не прибедняется, то в иерархии бизнеса хвагё она находится на одной из нижних ступенек: большинство из них зарабатывают больше, играя на разнице цен между северокорейским и китайским рынками.

Обычно, возвращаясь из Китая, старшие члены семьи Ван отправляют в КНДР по железной дороге так называемый несопровождаемый багаж. Действовавшие на 2016 год правила позволяли отправлять до 300 кг такого багажа на каждого въезжающего в Северную Корею хвагё. Когда семье Ван необходимо отправить больше товара, они подряжают на это дело других хвагё, возвращающихся в КНДР, если только те не выбрали положенную им багажную квоту целиком. Эта услуга небесплатна: за готовность подписать бумаги на груз подставные лица получают денежное вознаграждение. За многие годы работы багаж серьезно задерживался или повреждался в пути лишь несколько раз, да и ущерб от этого был незначителен. По словам г-жи Ван, ни краж, ни случаев пропажи багажа у них не было вообще. Возможно, помогает и то, что поезд с багажом ходит по главной железной дороге Северной Кореи и прибывает прямо в город, где проживают родители г-жи Ван.

На вопрос, не чинят ли ей препятствия северокорейские чиновники, г-жа Ван довольно оптимистично отвечает, что власти редко их преследуют. Официальные лица обычно довольствуются мелкими подношениями вроде бутылки импортного виски (часто поддельного, как признает г-жа Ван) или блока иностранных сигарет. Бывает, требуются взятки и в денежной форме, но нужда в них возникает нечасто – в основном для того, чтобы облегчить оформление документов для регулярных поездок в Китай.

Г-жа Ван, очень энергичная, хорошо одетая женщина, которой сейчас около 35 лет, уверена в будущем своей семьи. Она рассчитывает продолжать такие трансграничные торговые операции до тех пор, пока ее родители пребывают в добром здравии и хорошей физической форме, но она считает, что в Северной Корее у ее семьи нет перспектив. Очевидно, г-жа Ван испытывает некоторую сентиментальную привязанность к Северной Корее, признавая, что она чувствует себя больше кореянкой, чем китаянкой. Тем не менее у нее есть ребенок, чье будущее, по ее словам, принадлежит Китаю, «где такие люди, как я, не подвергаются дискриминации и где мы не отличаемся от окружающих». Она надеется, что в свое время ее родители переедут в Китай, чтобы присматривать за внуком и провести свои последние годы в относительном комфорте.

Такая стратегия характерна для многих семей хвагё, и госпожа Ван считает, что через два-три десятилетия вся община этнических китайцев, сложившаяся еще в конце XIX века, покинет КНДР. Молодые люди уже в своем большинстве перебрались в Китай, пусть и сохранив вид на жительство ради бизнеса, а пожилые, которые все еще остаются в Северной Корее, окончательно состарившись, в конце концов последуют за детьми. Пока же они торгуют и постепенно богатеют.

КНДР была создана Советским Союзом, который после окончания Второй мировой войны нуждался в дружественном режиме у своих границ. Правда, особых усилий для того, чтобы навязать жителям Северной Кореи социалистический путь развития, Москве прилагать не пришлось: советская модель тогда вызывала искренний энтузиазм у очень многих корейцев. Однако бывший партизанский командир и капитан Красной армии Ким Ир Сен, возглавивший молодое государство, был не только коммунистом сталинского – или скорее сталинско-маоистского – образца, но и корейским националистом.

Понятно, что Ким Ир Сен никак не мог принять десталинизацию, обязательную после 1956 года для всего соцлагеря. Дело было не в критике культа личности, хотя эта критика, конечно же, представляла опасность для Ким Ир Сена, который во многом копировал Сталина. Ким Ир Сен взял курс на ускоренную индустриализацию и создание собственной, максимально независимой тяжелой промышленности. Для этого он был готов жертвовать уровнем жизни населения – о чем, кстати, и говорил вполне открыто. Идеи «социализма с человеческим лицом», пусть и в самом умеренном, хрущевско-брежневском варианте, были непонятны и ему, и его окружению. Эти люди, бывшие партизаны, прошедшие через тяжелейшие испытания в годы антиколониального сопротивления, мечтали не столько о народном благополучии, сколько о Великой Корее – единой, сильной, сплоченной, всегда готовой на великие дела (разумеется, под их руководством).

Но не все в КНДР разделяли этот энтузиазм – многим куда больше нравилась новая советская модель социализма. Особенно популярны эти идеи были среди интеллигенции (в значительной части учившейся в Советском Союзе), а также среди тех довольно многочисленных северокорейских руководящих работников, которые были по своему происхождению советскими корейцами (их направили на работу в КНДР по решению советского правительства в конце 1940-х). В августе 1956-го сторонники реформ, которых косвенно поддерживали Москва и Пекин, попытались выступить против Ким Ир Сена на пленуме ЦК Трудовой партии Кореи (ТПК), однако они оказались в меньшинстве и ничего не добились: большинство поддержало Ким Ир Сена и проголосовало за исключение смутьянов из ЦК, а некоторых – и из партии вообще.

На следующий день четверо руководителей оппозиции, среди которых были министр торговли, а также глава северокорейских профсоюзов, бежали из Пхеньяна, добрались до китайской границы, переправились через пограничную реку Амноккан и попросили политического убежища в КНР. Поскольку все беглецы были в прошлом весьма заметными членами компартии Китая, активными участниками китайской революционной борьбы и имели в Пекине влиятельных друзей, убежище они получили. Все четверо остались в КНР, дожив там до глубокой старости. Остальные руководители оппозиции сгинули в тюрьмах КНДР в конце 1950-х.

Как только стало ясно, что Китай не будет выдавать беглецов, туда все чаще стали перебираться другие северокорейские чиновники и военные, так или иначе связанные с оппозицией. Они либо бежали через плохо охранявшуюся границу, либо не возвращались на родину из командировок. Однако главным центром притяжения для недовольных стала Москва, с которой связывались основные надежды на перемены к лучшему. Немалую роль играло и то обстоятельство, что Ли Сан-чжо – посол КНДР в Советском Союзе – активно сочувствовал новой советской политике. Можно предположить, что летом 1955 года, когда Ким Ир Сен решал, кого назначить послом в Москве, Ли Сан-чжо был выбран потому, что не имел каких-либо связей с СССР. Как и многие высшие северокорейские чиновники, в прошлом он был членом компартии Китая и одним из заметных руководителей нелегальной работы в оккупированной японцами Манчжурии. Его лично знал – и весьма ценил – Мао Цзэдун. Потом, после освобождения Кореи в 1945 году, подобно многим этническим корейцам Китая, Ли Сан-чжо оказался на руководящей работе в Пхеньяне, где, в частности, был одним из руководителей северокорейской разведки. В новых условиях Москва быстро превращалась в источник опасных идей, и Ким Ир Сен хотел, чтобы послом там был человек, никак с СССР не связанный. Однако он просчитался: оказавшись в Москве времен оттепели, Ли Сан-чжо быстро проникся новыми веяниями. Своих симпатий посол особо не скрывал: приехав в апреле 1956-го в Пхеньян на очередной съезд Трудовой партии, он не только восторженно рассказывал делегатам о переменах в СССР, но и подал в президиум съезда несколько записок, требуя отказаться от восхваления Ким Ир Сена, снизить темпы коллективизации, развивать производство товаров народного потребления. Узнав об этом, Ким Ир Сен рассвирепел и попытался не выпустить Ли Сан-чжо из страны, но у того нашлись покровители, обеспечившие ему разрешение на выезд.