Технически бежать в Китай не так сложно. Граница между двумя странами проходит по рекам Амноккан (по-китайски Ялуцзян) и Туманган (Тумэньцзян). Обе эти реки настолько мелководны в верхнем течении, что во многих местах их можно перейти вброд, и вдобавок каждую зиму они полностью замерзают. Этнический состав региона тоже благоприятствует движению через границу. В Китае живут 2 млн этнических корейцев, и большинство из них сконцентрировано в непосредственной близости от границы, в основном там, где сходятся границы России, Китая и Кореи и где находится автономный корейский округ Яньбянь. К тому же многие этнические корейцы, ныне проживающие в КНР, являются недавними переселенцами, сохраняющими связи с землей предков. Их семьи перебрались в Китай в первой половине XX века, и во многих случаях они и сейчас поддерживают контакты со своими родственниками в КНДР. Кроме того, граница с Китаем до 2010–2011 годов практически не охранялась. Летом 2007 года, например, я проехал вдоль границы около 150 км на машине и за все это время увидел только один китайский пограничный патруль. На северокорейском берегу, до которого было обычно от силы пара сотен метров, время от времени можно было заметить патрули, а местами даже появлялось какое-то заграждение. С китайской же стороны тогда не было не только оград, но даже обычно и предупредительных знаков (сейчас ситуация изменилась).

Тем не менее до начала 1990-х граждане КНДР в Китай особо не уходили – точнее, не уходили туда надолго. Правда, и в те времена местные жители могли рискнуть и нелегально сходить на несколько дней в гости к своим родственникам, но оставаться в Китае надолго они и не могли, и не хотели. Мои знакомые из семьи этнических корейцев в Китае рассказывали, как в 1960-е годы их дед мог внезапно пропасть куда-то на неделю, чтобы потом появиться с редкими для Китая тех времен подарками вроде ярких пластиковых тазиков или леденцов для детей. Все хорошо понимали, что старик втайне навестил родственников за границей, в Северной Корее, которая тогда казалась китайцам землей изобилия (ведь там в сельских магазинах можно было свободно купить настоящие пластиковые тазики!). Были времена, когда такие поездки совершались массово. В конце 1950-х и начале 1960-х годов великий голод, вызванный катастрофическим «Большим скачком» Мао Цзэдуна, привел к масштабной трансграничной миграции этнических корейцев. Иногда китайские власти пытались помешать китайским корейцам бежать в КНДР, но, учитывая те географические условия, что существуют на границе, равно как и ограниченные возможности Пекина, особого успеха они, предсказуемо, не добились. В результате десятки тысяч китайских корейцев – предположительно, около 50 000–60 000 – смогли добраться до Северной Кореи. Северокорейские власти тогда с готовностью принимали этих беженцев и оказывали им помощь, для чего даже было создано несколько специальных лагерей. Беженцы в кратчайшие сроки получали вид на жительство, работу и доступ к государственной системе распределения. Некоторые из них в конечном итоге вернулись в Китай, но большинство остались на Севере навсегда.

По уровню жизни Китай до начала 1980-х отставал от Северной Кореи, да вдобавок у беглеца там не было никакого будущего. Устроиться на работу без документов в те времена было невозможно, частного сектора практически не существовало, а китайская полиция проявляла бдительность, так что беглеца довольно быстро обнаруживали, задерживали и депортировали на родину, где его ждало несколько лет тюремного заключения. Рисковать никто не хотел. Однако в 1990-е годы перемены, произошедшие как в Китае, так и в Северной Корее, полностью изменили ситуацию. С одной стороны, голод 1996–1999 годов заставил множество северокорейцев покинуть родные места в поисках пропитания – а добывать пропитание в процветающем Китае было куда легче, чем в голодающей Северной Корее. С другой стороны, бурный рост китайской экономики, переход Китая к «капитализму в социалистической упаковке» создали множество возможностей для нелегальных иммигрантов. Владельцы небольших частных предприятий не слишком интересовались прошлым претендента на выполнение тяжелой и неблагодарной работы. Да и китайская полиция к тому времени тоже была уже не та, что во времена Мао Цзэдуна.

В результате в самом конце 1990-х годов приграничные районы Китая были буквально затоплены северокорейскими беженцами. Их число достигло пика в 1998–1999 годах, когда в Китае находилось около 150 000–200 000 северокорейских нелегалов. После того как голод был преодолен, их число стало быстро сокращаться. Этот процесс ускорился после 2010 года, когда Ким Чен Ын решил усилить пограничный контроль и всерьез занялся оборудованием границы. В результате в 2017–2018 годах количество находящихся в Китае корейских нелегалов снизилось до 5000–10 000 человек.

Миграция в Китай не носила никакого политического характера: практически все мигранты были отчасти экономическими беженцами, а отчасти – гастарбайтерами, в то время как число тех, кто покинул КНДР в основном по политическим причинам, было ничтожно малым. В Китае северокорейцы брались за малооплачиваемую и тяжелую работу, которую сами китайцы делать не хотели: они работали на лесоповале, мыли полы и посуду в забегаловках, батрачили на фермах, ухаживали за больными и стариками в состоятельных семьях.

Женщины составляли среди мигрантов заметное большинство, примерно 65–70 %, причем со временем их доля увеличивалась. Вызвано это было и тем, что в КНДР женщине проще добраться до приграничных районов, и тем, что миграция тесно связана с рыночной средой, в которой доминируют женщины. Однако главные причины преобладания женщин среди северокорейских нелегалов в Китае (вообще-то говоря, необычное для эмигрантских общин явление) связаны с внутрикитайской ситуацией. Во-первых, большинство мест, на которые в Китае может рассчитывать нелегал, являются «женскими» – работа в ресторанах, уход за больными, работа прислугой. Во-вторых и в-главных, у женщины есть возможность вступить в «гражданский брак» с местным жителем. Это будет означать, что беженка получит некоторые экономические гарантии и будет иметь крышу над головой, а также и то, что у нее снизятся шансы попасть в полицейскую облаву и быть депортированной в Северную Корею.

Потребность в таких браках очень велика и с китайской стороны: в деревнях Северо-Восточного Китая существует острейший дефицит молодых женщин. В последние 20–30 лет сельские девушки, окончив школу, отправляются из родных деревень в большие города. Мужчины же, напротив, по традиции должны оставаться на семейном хозяйстве. Результат предсказуем: если мужчине под 40 или за 40, если он при этом беден или же у него есть какие-нибудь личные проблемы (например, пристрастие к азартным играм или алкоголю), то у него не остается шансов в жесткой конкурентной борьбе за немногочисленных местных невест. Для такого бобыля едва ли не единственной надеждой становятся северокорейские нелегалки. По данным одного исследования, уже в 1998 году около 52 % всех находящихся в Китае северокорейских беженцев состояли в отношениях фактического брака с местными жителями. Учитывая соотношение мужчин и женщин среди беженцев, а также то, что мужчины очень редко вступают в такие союзы, это означает, что примерно три четверти находящихся в Китае нелегально северокореянок были в гражданском браке с местными жителями. Из последующих исследований ясно, что доля таких гражданских союзов оставалась примерно такой же и в последующие два десятилетия.