– задача сверхуровня. Сашка посмеивается, но помогает мне вымыться и привести себя в порядок.

После ванны спим без задних ног. Вот что называется, проваливаемся. Выползаем из коттеджа уже вечером. Но все равно направляемся не прямиком в ресторан, а на прогулку.

Бродим по окрестностям дольше обычного. Все-таки это наша последняя ночь здесь. Хочется добрать впечатлений, хоть и так, несравненно, их много. Нам обоим постоянно мало.

– Ты так и не ответил, – кокетничаю я, толком не глядя на тропинку, по которой шагаем. Держусь за Сашу. И уже не сомневаюсь, что он контролирует абсолютно все. – Как тебе больше всего нравится в постели? Я хочу знать.

Георгиев смеется.

– Ну, давай, угадай.

Перехватывая поперек поясницы, одной рукой приподнимает над землей, чтобы рассеянная я не угодила в примерзшую лужу.

– Мм-м… Оральные ласки?

– Нет, – с ухмылкой мотает головой.

– Мм-м… Тогда… – на полном серьезе мыслительную деятельность разворачиваю. – Мне кажется, ты быстро «улетаешь», когда берешь меня сзади… – шепчу очень тихо.

Сашка встречает мой взгляд. Наклоняясь, быстро целует в губы. И снова отрицательно качает головой.

– Может, потому что в этой позе быстро улетаешь ты? – выдает игриво. – И не требуешь от меня: «Еще! Еще! Продолжай двигаться!», – эти «просьбы» транслирует высоким тонким тоном, передразнивая мой девчачий голос.

– Ах… Ты, блин… Тихо ты, – шиплю на него, воровато оглядываясь по сторонам. – Зачем кривляешься?

– Я не кривляюсь.

И снова смеется.

– Ты исковеркал мой голос!

Сашка останавливается. Притягивает меня к себе.

И, глядя в глаза, говорит:

– Мне твой голос очень нравится. Такой бесячий в эти секунды, когда у меня магма кипит, пиздец… – с ухмылкой, задорно качает головой. – Зато потом извержение – невиданный кайф, Сонь.

– Правда? – выдыхаю, понимая, что он меня растопил окончательно.

– Сама не видишь?

– Вижу.

Обнимаю за шею и, прижимаясь к его груди, замираю в ощущении полного блаженства.

– А больше всего мне нравится все то, что ты первой описала, Сонь, – тихо бормочет мне на ухо Саша. – Когда я сверху. Близко-близко к тебе. Глаза в глаза. Губы в губы. Сердце в сердце.

А на ужин мы почти что опаздываем.

Не можем наговориться. Не можем насмотреться на плывущие в темном небе густые тучи. Не можем нацеловаться.

– Мм-м… Всплыла в памяти одна классная песня про облака. Сейчас тебе спою, можно?

– Пой, Соня, пой.

– Ты точно должен это запомнить.

– Давай уже.

Начинаю весело, хотя сама по себе песня далеко не позитивная. Пока пою про безмолвное небо и столь же безмолвные звезды, про то, что в кино смешно и нелепо, а в жизни горестно и серьезно, Саша молчит.

Но стоит мне дойти до строчек:

Ты моею больше не будешь.

Вот и всё, окончился праздник.

У дитя отняли игрушку,

Но зачем его ещё и дразнят[1]…

Мой принц резко дергает меня на себя и затыкает мне рот поцелуем. Так страстно, как будто отчаянно, сминает мои губы, что я просто неспособна отражать этот напор. Замираю, позволяя ему насытиться. Благо, это происходит достаточно скоро.

– Никогда больше не пой эту песню… – выдыхает Саша тяжело и рвано, не спеша отстраняться.

– Почему?

– Просто не пой! Не нравится она мне!

– Ладно…

Взрыв на ровном месте. Кто-то и правда посмеялся бы над такой острой эмоциональностью. Кто-то, но не я. Пару минут спустя, когда дыхание успокаивается, догоняю, что так зацепило Георгиева.

– Я люблю тебя, – шепчу, обнимая крепко-крепко. Практически висну на нем. – Всегда буду с тобой. Всегда.

И никакая злая королева-мать этому не помешает. У нее нет ни единого рычага давления на меня. Ничто не заставит меня отказаться от Сашки. Пусть себе бесится, хоть до скончания века. Мы в цивилизованном мире живем. В нем правит любовь. Никто никого разлучить силой не может. Есть закон, в конце концов. Он позволяет нам пожениться и уехать.

– И я люблю тебя, моя Соня-лав, – медленно отходит Саша. Тает, прямо-таки, как лед. – Люблю. До смерти.

– До смерти.

[1] «Золотые облака», гр. Иванушки Int.

47

…ты сам по себе очень крутой…

© Соня Богданова

– У тебя новая татуировка? – замечаю пленку на одном из Сашкиных запястий в зеркале гардеробной, когда он проходит мимо меня к отделу с рубашками. – Когда ты успел? Дай посмотреть?

«Как так?» – стучит у меня в висках вместе с пульсом.

Казалось бы, что такого… Ну сделал, и сделал. Но я просто не могу понять, как упустила столь важное событие, если мы, не считая занятий и Сашиных тренировок, все время проводим вместе. Совершенно неожиданно, где-то глубоко внутри под слоями счастья и умиротворения, начинает пульсировать тревога. Я не могу дать ей объяснение.

«Господи, какая глупость!» – отмахиваюсь и мысленно над собой смеюсь.

Но… Отмахиваюсь я в последнее время слишком часто.

Сейчас еще, вероятно, сказывается нервное напряжение, которое я испытываю с тех пор, как Саша оповестил, что торжество по случаю его двадцать второго дня рождения устраивает мать. Впервые, с тех пор как мы стали парой по-настоящему, он позвал меня с собой. Я побоялась спросить, как ему удалось договориться с Людмилой Владимировной, чтобы она согласилась меня принять. Наверное, очередной ультиматум друг другу выставили. Что ж, я продолжаю себя убеждать, что мне плевать на отношение его семьи. Я иду туда, только чтобы быть рядом со своим любимым.

Но… Что-то беспокойное все равно копошится внутри.

– Сань? – окликаю его второй раз, потому как он на мои вопросы не реагирует. Молча надевает рубашку. Подхожу и сдвигаю манжет. – Хм… Сто восемьдесят один? И что это за число? – размышляю вслух. – Это же число?

Начинаю сомневаться, потому как обе единицы написаны неправильно. Они вывернуты носиками к фигурной восьмерке, что находится между ними.

– Подожди… – вздыхаю, в то время как Сашка продолжает молчать. – Это точно число! Ты всегда мне даришь ровно сто восемьдесят один цветок в букете. Что это значит? Признавайся!

– Числа всегда что-то значат, – выдает он с какой-то загадочной ухмылочкой. – Ну, я, по крайней мере, верю в них больше, чем во что-либо.

– Не думала, что ты вообще во что-то такое веришь…

– Что-то такое? Вся наша жизнь оцифрована, Сонь.