class="p1">— Куд-ды-ы? — коршуняче раскинул на порожках руки молодой раскормленный пузогрей при шляпе. — Низзя!

— Нельзяшка! Да ты что? К депутатцу низзя? К служке к свому?

— Мамаша! — подскочила тут папаха. — Вибираи виражэния!

— Так уже выбрали до меня. Вон чего написано? — ткнула бабуня пальцем в плакат на стене.

Депутат-слуга народа

— Мало ли чито напишут… — засипела папаха.

Тогда бабуся с другого забежала боку:

— Депутатий же… А этот в шляпе… Чем в шляпе, тем нахальней! Не допускает… Ну чего шлифовать мозги? Депутатец же сам тольке жалобился, что писательня всё никак не подойдёт вблизь к народу. И ежли сам народко навстречь бегить, тож низзя?

— Можно, но не нужно, — сыто советовала на подходе беременная шляпа. — Успокойся, сделай личико попроще… Ну, чего за каждое образное слово крючком цепляться? Чего бегать? Позовут, тогда и беги на здоровье. А сейчас, бабуль, будь умничкой, без шума удались… Ну, срыгни в туман… Пожалуйста.

— С чего рыгать-то? Я голодная… Сынок! Я с бедой! Я уже два года голодная шатаюсь. Эта вот, — выставила палку, — исть не просит, а я не могу. Что родня, что соседи подадут, то и моё.

— Это клевета. Несёте отборную чепуху. Да мы одной ногой уже ж в коммунизме! — гремел номенклатурный сырник, обмахиваясь шляпой. Папаша Арро заискивающе ему кивал. — Нет у нас социальной почвы для голода! И не может быть! Не надо, мамаша, гнать порожняк![181]

И как бы в подтверждение своих слов шляпа сановито одёрнула полы холодно-стального наблещённого костюма на бочковатом брюхе.

Затем приказный крючок вскинул руку, щёлкнул дутыми пальцами.

Бабка увидела глаза в глаза депутата, было кинулась к нему, но тот увёртливо отвернулся и перед нею будто из пола выставило милиционера.

— Гражданка, пройдёмте. На пятнадцать суток вы уже наработали. Из-за вас помощник депутата может схватить строгачевского!

Стальные пальцы больно сжали ей локоть, она сморщилась от близких слёз.

Мимо важно прошествовал шароватый сияющий депутат-слуга; за ним торопливо, вприскочку, прошмыгнула вся его чинная чёрная свита, и две чёрные медвежеватые «Волги» умчали их в сторону города.

Милиционер отпустил бабкину руку, как только «Волги» зверовато вкружили в поворот.

Но бабка не уходила.

— Не, касатик, ты чего сулил? Пятнадцать суток? Так подавай сюда пятнадцатку мою законницу. Забирай в сыроежкин дом!..[182] Ну, чего не забираешь?.. Или ты стукнутый? Чем я хуже других, кого ваши забирают? Может, ты брезгуешь мной? А ты подломи себя, не побрезгуй… Я хотенько у вас поем…

— Только не перекушай. Для тебя специально поваров из Парижу выпляшем… А пока парижики приедут, погуляй.

Милиционер подержал на ней медленные печальные глаза и виновато побрёл прочь.

А тем часом у нас ужинали.

Спешили.

Между поэтом и кинцом перерыв двадцать минут. И «Спящая красавица» до самого отбоя.

Я дохлопывал остатки, когда снова появилась старуха.

— Я, сынок, проститься призашла.

Мне было совестно при ней жевать.

Я опустил ложку в тарелку. Притих.

Как неловко всё повернулось. Приди она раньше, можно б и поделиться. А сейчас чем делиться?

— Вот и хорошо, что забежала, — нянечка весело взглянула на её палку, всю ободранную, и поставила старухе полную, с горой, миску макарон. — Поточи зубки на дорожку. И домой хлебца дам… Ну что, божий дар Фёдоровна, слуги не примают господ? У-ху-ху-у… Закормили хренюков слуг, пушкой до них не добьёшься. Слуга на чёрной «Волге»… Что-то ни один слуга не приезжал к нам на «Жопорожце»… В «Жопорожец» же и один ихнейский шлюз[183] не втолкать… Служка на чёрной «Волге» усвистал в городские рая, а господыня корочки под окнами Христа возради проси…

За фанерной стеной припадошно голосил Большой театр.

Крутили «Иоланту» вместо обещанной «Спящей красавицы». Говорят, не завезли «Красавицу». Разоспалась. Постеснялись будить.

Ну, пускай поспит…

Бабушка ела, и слёзы лились в макароны.

Макароны дымились то ли с печного тепла, то ли от слёз.

38

Не вступай в спор с литературным карликом. Поневоле ведь будет бить ниже пояса.

В. Брудзинский

Одноликие душные больничные дни скрипели уныло, как забытая Богом арба в распалённой степи.

Мне не разрешали вставать. Не разрешали даже лечь на бок. На спине, на одной спине недвижимо. Сорок пять дней!

Боялись пролежней, несколько раз отирали спину спиртом. Но тошней всего подпекал свербёж под гипсом. Хлыстиком я залезал под белую броню, до зуда никогда не доезжал и разготов был вспрыгнуть и пробежаться по стенке.

Последние бубонные деньки я еле перетёр.

Наконец-то конец!

Прибежал Митич, привычно подставился, и мы поскакали на рейсовый городской автобус.

Хирург развалил гипс, сошвырнул его в бак.

Я вмельк глянул на ногу и меня понесло в обморок.

Нашатырь открыл мне глаза.

— Что это ты, герой кверху дырой, такой нежный? — выпел доктор. — Было б с чего сходить с орбиты.

Круглое крупное лицо пылало заревом.

— Эй ты, шлёп-нога! Мне б твои хлопоты… Наш брат хирург живёт всего пятьдесят лет. Вечная мобилизация. Полостные операции изо дня в день. И как-то не позывает в обмороки. А тут… Ну, вошек целый зверосовхоз развёл под гипсом. Ну, малость погрызли… Не без того. Вши — весь домашний скот нашего пролетария. Так теперь у тебя с ними полный разводишко. Нога как нога, высший сорт. Чем не нравится? Какие претензии к доблестной, к самой передовой в мире нашей медицине?

Нога страшная. Я боюсь на неё смотреть.

Вздрогнул — красно-синяя кожа шатнулась, словно плохо застывший холодец. Местами лохмотья кожи закурчавились, как на березе. Потянул — снимается, точно мундир с картошки.

— Шевельни пальцами.

Я подвигал.

— От-ли-чич-но! Всё пучком![184] Первосортная ножулька!

— С-спа… с-си… бо… — как-то растерянно прошептал я.

— Спасибо? Всего-то?.. Хо! Спасибо не буль-буль!

Он насмешливо посмотрел на меня и провёл пятернёй по лицу с верха до низу:

— Выкушал!.. До состояния нестояния!

На что он намекает? Сунуть ему в лапу на пузырёк?

Я покраснел. Ничего другого я не мог.

— Ну! — вздохнул хирург. — Раз целоваться[185] некогда, то и не будем. Давай бегом со стола прямо на свидание! Обжималочку уже завёл в хозяйстве?

Я ужался. Попробовал согнуть ногу.

— До… доктор… А ч-чего… он-на… н-не гнётся?..

— Чересчур гордая! Потому и не гнётся. От народ! Полный обалдемон! Дай ему мёд да дай и ложку самую большую! Ты радуйся, что красавицу ногу сберегли!

Но радость как-то не накатывала.

— А как же?.. В прошлый раз вы обещали… Про футбол…

— Будет тебе футбол. Будет… Но не всё кучей… — пусто промямлил