Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Молодой человек, вы опять вешаете на меня всех собак?
— Зачем же всех? Вы отвели душеньку, всласть намахались шашулечкой… У вас был богатый дикий октябрьский помёт. Ваши горячие соратнички, верные ленинцы, продолжили ваши архивеликие дела. Вот и горькие достижения…
— Архитяжёлый вы молодой человек…
— Не знаю… Не взвешивался… Только ещё одна ваша революцийка и от России не останется ли мокрое местечко? К этому вы хотите придти совсем новым путём?
Я слушал их и думал.
Россия…
Русский человек…
Кому было его защищать и беречь? Кому было биться за его свет-долю?
Ленин был, как доложила забугорная радиошепталка, «рождённый наполовину чувашом и наполовину немцем». Сталин — грузин. Дзержинский — поляк.
Что им Россия? Потеха? И полигон, и плацдарм для фашистско-коммунистических кровавых фантазий?..
— Эй-гэй! Героюшки Шипки! — вдруг окликнул из кабинки нас с Митей дядя Ваня Познахирин.
Мы и не заметили, как он подвернул к нам.
Нашёлся-таки единственный смелюга, кто не испугался бронзового вождя. Остановился и разговаривает только с нами, будто никакого Владимира Самозванца здесь и нет.
— Пехотинцы![173] Вы никуда не хотите ехать? — спросил дядя Ваня.
— Да вот поедем, если возьмёте! — обрадованно крикнул Митик.
Дверца размахнулась настежь.
Едва мы вползли в кабинку, как грузовик норовисто дёрнулся и помчался с подвывом.
Я выглянул в оконце.
Вождь с опущенной головой твёрдо уходил с огорка куда-то вниз мимо своего постамента.
— Миланцы![174] Не про МИИТ[175] ли вы толковали с этим генеральным кузнецом кровавого счастья на века!? — потыкал дядя Ваня оттопыренным большим пальцем себе за спину. — Ну он и мозгоклюй!.. Об чём таки втроём пели? Не про трёх танкистов?
И посмешливо грянул себе:
— Три марксиста,
Три веселых друга
Основали свой
Весёлый строй!
Дядя Ваня перед войной дружил с нашим отцом и относился к нам очень хорошо. И нам с ним всегда было хорошо. Это Боженька послал нам его сегодня. Или просто повезло? Воистину, «везучему человеку на голову падает яблоко даже тогда, когда он сидит под дубом».
— Я смотрю, — дядя Ваня вмельк покосился на книжку Маркса на коленях у Мити, — ты, Митяй, по старой памяти сбегал в книжный?
Митя кивнул.
— А меня на аркане туда не затащить… Над книжным музей. Я в музей частенько наведываюсь полюбоваться золотой монеткой с изображением Сашка́ Македонского и шпагой Наполеона… В молодости он всё любил ею помахивать…
— Каждый ловит свою рыбку! — сумничал Митя, и вся наша артель рассмеялась.
Ехалось домой весело.
Дорога к дому всегда милей.
Нас даже мама встретила. У конторы, напротив больнички, дядя Ваня стал рядом с доской почёта. Я нечаянно глянул на стенд и столкнулся глаза в глаза с мамой.
На ней была лёгкая кофточка в горошек. Прядка волос облачком парила над ухом. И одно плечико, вздёрнутое, похожее на острый утёсик, было выше другого. Удивлённые стеснительные глаза как бы спрашивали: в самом деле я передовичка?
— И не сомневайтесь! — помотал я ей пальчиками.
Вот мы и прибыли!
Митя с последними силами опустил меня на койку. Было сам не опрокинулся на меня, еле удержался. Помог лечь, занёс к стенке мою гипсовую корягу.
— Фу-у!.. Какой пост принял, такой пост и сдал…
Он прилип на краю койки, блаженно заобмахивался мокрым от пота воротником рубахи.
— Хор-рошо… Курортные сквознячки по коридору бегают. Весь пот вытягивают… Слизывают…
Зачем-то вдруг Митик наставил ухо. Вслушивается в коридорный сумрак.
— Какие-то звуки… Мух не должно быть. Мухеты не терпят сквозняков. Не то что люди. О! — тыкнул в пролетевшего комара. — Юнкерс полетел! Гудит, как танк!
Он дёрнулся в угол к швабре и ну молотить воздух.
Комару такое неожиданное нападение не понравилось, присел на стену переждать беду.
Митя и по стене бух-бух-бух.
— Буду лудить, пока всех не умолочу! Иначе они тебя без горчицы слопают!
На шум прибежала нянечка.
— Чего гремитя? Мёртвый час! Ты спи, — сощипнула мне на одном глазу веки. — А ты, Митрок, чего прикопался? Иди, перекат-трава! Комар и царю на носу поёт. А тебе и на стене не посиди в мёртвячий час? Иди, мышцастый,[176] и дома углаживай своих породных. А наших не замай!
— Тёть Галь, — покаянно улыбнулся я нянечке, — без обеда что-то не спится. Мне б ложечки три хоть зари коммунизма…[177]
— Это разговор. Только от коммунизмы ты сегодня отдыхай!
Она наклонилась ко мне и заговорила шёпотом:
— Вчера по верхам прошелестело, что сегодня депутатец из самой из Москвы наявится… Так…
— Что, съел?
— Побоялись коммунизму варить. А ну на обед загляне в нашу больничную беспорядицу! И молись депутатику! Велели готовить аж два первых! Гороховый суп и лошадиный плов.[178] Тебе чего несть на перво?
— Музыкальный привет!
И в компании с гороховым супом приехали синеглазые, усталые макароники с сыром.
Я сразу навалился на то и на то.
— Э! Всем козлятам пример, не спеши на поворотах, — тянет сквозь зубы Митя. — А то занесёт, якорь тебя! Слышь, ёханый жадина? — И еле слышно пропел:
— Жила долго не живёт,
Заболеет и умрёт!
Глазищи у него голодные.
Стыд подсёк меня, я сбросил обороты.
Но ложку не отдашь. Нянечка зорко пасёт нас, без дружбы лупится эта Прокопенчиха на Митю. Мол, шёл бы. А то ещё у страдалика изо рта выхватишь.
Я жую медленно. Выжидаю.
Нянечка это чувствует.
Ей вроде неловко торчать над душой, но и уйти ещё неловче. Заобидит здоровый больнушу, куда такойское гожается? Стой, бабка. Стереги правду!
Я не спешу уминать. Налегаю на общение.
— Тёть Галь, — говорю, — а что депутат? Был?
— Посулился, да не приехал. Сказали, недели через две привеется… Такое горе спеклось… Власть наша умылась, пригладилась… Коммунизмию на денёк отбой дала… Хоть гороху похлебаешь… Видал, какая простому человеку обломилась помоща от депутата! Депутата самого нету, а польза от него, — бросила косяк на тарелку с гороховым супом, — у тебя перед носом. О!
— А вы не знаете, — этак влюбчиво вздыхает Митрюша, — чего это там, — потыкал в темь коридора, — комар так распелся? Осу на свидание вызывает?
Митечке хочется, чтоб бдительная нянечка поскорей ушла.
Она уловила это, сердито лепит своё:
— А можь, курий разбойник, тебя вызывает? Игде ты видал, чтоб комар пел? Комар нем, как муж.