– Вот, Оленька. Добрый молодец просит у меня руки красной девицы. – Поглаживая ус, и хитро улыбаясь, вещал опекун. – Твоей руки, голубка моя! Как ты сама на это смотришь?

– У меня с этим человеком нет ничего общего, – отрезала Ольга.

– Таа-ааак, – опешил Свиридов. – Поругались, что ли? Да, помиритесь, господи-боже-мой! А ну-ка миритесь сей же час! При мне!

– Это Ваш работник, дядя! И мне все равно будет он в доме или нет. Я с ним не ссорилась.

Слова про «работника» сильно задели Леву, и он смотрел теперь на Ольгу прямо и открыто, но с такой укоризной, будто говоря: «Подумай, что ты говоришь! Самой же потом будет стыдно». Но она уже закусила удила, и упрямство рвалось наружу вместе с той обидой, которую она лелеяла всю ночь и все утро:

– Это он меня унизил! – выкрикнула она в лицо дяде, уже не владея собой.

– Та-аааак! – снова повторил Свиридов. – А вот об этом попрошу подробнее.

– Оля! – Борцов стоял, не опуская глаз. – Опомнись.

Но ее было уже не остановить. Захлебываясь слезами и брызгая слюной, она в истерике выдавала всю свою ночную эскападу в подробностях. Смотреть на нее сейчас было крайне неприятно.

– Я сама к нему пришла, а он мной побрезговал! Пренебрег! Я чувствую себя всю грязной и униженной. Не прощу никогда! Он от меня отказался! Он…

– А ну замолчи, – чуть слышно, сквозь зубы процедил Свиридов, но такой металл звучал в его голосе, что племянница тут же затихла. – Дрянь! Девчонка! Моду взяла – по мужикам бегать! Не понимаете доброго отношения, что ж! Получайте домострой!

Лева испугался, что Свиридов сейчас ударит Ольгу и тогда будет совсем уже ничего не поправить. Он встал между ними лицом к Никанору Несторовичу и положил руку ему на плечо, как бы удерживая. Тот стряхнул руку и мягко отодвинул Леву.

– Ко мне всех! – крикнул он закрытым дверям и по одному стали прибегать слуги и горничные, толком не поняв, кого он хочет. Они вбегали и первым делом видели зареванную Ольгу. Она не выдержала этих взглядов, убежала к себе и хлопнула дверью. Свиридов осмотрел собравшееся общество и снова заорал: – Бекешку сюда!

Пошли искать Полину. Она явилась через пару минут – испуганная, с виноватыми глазами. Все расступились вокруг нее, и она оказалась одна в центре внимания, как на заклании.

– Значит, хлеб мой жрешь! – как вокруг елки нарезал вокруг нее круги Свиридов. – А барышня у тебя по ночам одна по Петербургу бегает?!

– Как это, ночью!? – вырвалось у той.

– Ага! Это вот, значит, тебе удивительно? А днем, значит, было бы в порядке вещей? Ты за что деньги получаешь, коза драная, а?!

– Я не то сказать хотела! – вовсю уже ревела Полина. – Я хотела сказать, как же так – ночью! Да одна! Что ж мне на коврике у дверей как собаке спать что ли?! Так не разорваться же! Или их цепью приковывать?

– Вот! Замечательная мысль! – Свиридов метнулся к секретеру и стал, один за другим, выдвигать ящички.

Некоторые из них вырывались из своих гнезд и со звоном рассыпали содержимое по паркету, но барин во гневе не обращал на это внимания и топтался на раздавленных безделушках. Наконец, ему попалось на глаза то, что он искал. Свиридов выгреб несколько разнокалиберных ключей и стал подбирать, пробуя их к той двери, что захлопнулась за Ольгой. Подошедший ключ он дважды провернул в замке, подергал для надежности дверь и, зажав его в руке, швырнул остальные на пол.

– Все находятся под домашним арестом. Из дома – ни ногой! Переписку вести только через меня! Если узнаю, что хоть строчка мимо моих глаз прошла – разорю, выкину, изничтожу! – И тут же совсем спокойно предложил архитектору: – Лев Александрович, прошу Вас проследовать ко мне в кабинет.

По дороге, все в той же галерее, им снова встретилась Соня. Видимо, она все слышала и знала. А у Льва Александровича в этот момент что-то щелкнуло в голове и все окружающее стало ему абсолютно все равно. А Соня шагнула к дяде и спросила:

– Можно мне сейчас к ней?

– Нет. Нечего тебе там делать, – все еще не остыл Свиридов. – Пусть посидит одна, подумает. Она наказана.

– Но ей же сейчас… больно, – Соня смотрела в глаза дяде и переглядела его.

– Головой отвечаешь! – протянул он ей ключ. – Вернешь мне в руки.

В своем кабинете Свиридов указал Леве на кресло, но тот не стал присаживаться, да и сам хозяин отошел к занавескам и застыл лицом к окну.

– Я должен выразить Вам мою благодарность за Ваше благородство, – начал он после длительного молчания.

– Прекратите сию секунду, Никанор Несторович! – из своего безразличия все-таки возразил Лева. – Неужели Вы не понимаете, что оскорбляете меня, допуская, что могло быть как-то иначе!

– Нет-нет! Я как раз хочу сказать Вам, как я Вас уважаю! Как ценю Вас, – Свиридов продолжал что-то рассматривать в окне. – И просить Вас, чтобы эта история осталась между нами, тоже, наверно, лишнее…

– Все! Я не желаю больше ничего слушать. Позвольте мне уйти!

– Лев Александрович, милый! – Свиридов, наконец, повернулся к нему лицом и Лева понял, что ему безумно стыдно за племянницу, а как быть в таком положении, он просто не знает. – Простите нас. Поезжайте, действительно, в Италию. Вот характерец-то! Давайте дадим ей время. Если она просто фордыбачит, то Вы же простите ее, дурочку? А уж, если всерьез ополчилась и не отойдет за месяц, то тогда и думать будем. Мне очень жаль, что так вышло. Давайте вернемся к этому разговору после Вашего возвращения? Но знайте! Что при любом развитии событий Вы можете рассчитывать на мое уважение и полнейшее к Вам расположение.

В своем состоянии безразличия Лев Александрович пребывал долго. Пока он отправлял написанные вчера письма, собирал вещи, ехал в купе, пересаживался, пересекал границу, никакие эмоции не сопровождали его. Они ехали впритирку к горам, потом те вроде расступались, снова смыкались, затягивали их в свои туннели, выпускали наружу. В Вене он не стал останавливаться вовсе. И лишь когда поезд, уже подъезжая к Венеции въехал на дамбу, то с обеих сторон открылось море и что-то стало просыпаться в душе у Льва Александровича от этого простора. Италия вернула ему ощущение внутренней свободы и самодостаточности. Он вспомнил, как можно быть счастливым только от того, что вот сейчас ты можешь свернуть в этот переулок, а можешь выйти вон на ту площадь. Что можно испытывать радость просто потому, что воздух свежий, а небо голубое. Он вернулся в Россию совершенно здоровым.

***

Войдя в особняк Свиридова, первой на кого он натолкнулся в коридоре, была Ольга. Она искренне обрадовалась ему, но ничего из прошлого он в ее лице не видел – ни злости, ни любви, одну только приветливость молодой девочки.

– Ах, как хорошо, что Вы вернулись, Лев Александрович! У нас как раз сегодня званый ужин. Пойдемте к дядюшке, Вы обязательно должны быть вечером у нас.

– Оля. Ольга Ефремовна. Вы прекрасно выглядите!