Но все оказалось совсем не так. Виктория, важная и величественная, предложила ей место завуча.

– Ну я не знаю, – растерялась Аля. – Спасибо вам за доверие, но есть люди старше и опытнее. Мне так кажется.

– Это все, что вас волнует? – Виктория прищурилась. – Ну тогда решено! Пишу приказ. – И, подумав, добавила: – Знаете, Алевтина Александровна, что касается опыта… Ваша судьба – а мне она немного известна – это опыт, несравнимый с проведенными годами в школе! Я так считаю. Ну и вообще, я вижу, какой вы человек, и мне этого вполне достаточно. Ну что, решено?

Аля нерешительно согласилась.

Вот как бывает. Во-первых, карьера, во-вторых, прибавка к зарплате. В-третьих, меньше часов. А вот от классного руководства Аля отказываться не хотела. Ей нравились походы с детьми в музеи и театры, поездки по городам, совместные чаепития по разным поводам, например, дням рождения. Подготовка к праздникам. Она дружила с ребятами, и это давало ей силы. С этим было жаль расставаться. Но сочетать с новыми обязанностями, кажется, невозможно.

– Посмотрим, – сухо кивнула Виктория, – как будете справляться.

– В мае поездка в Питер, – напомнила Аля. – Ребята ее так ждут, да и я, если честно. Дочку обещала взять с собой.

– В Питер пожалуйста, – перебила директриса. – Кто возражает?

Аля обрадовалась. Да и вообще, загруженность на работе была для нее сейчас просто необходима, потому что дома было тяжко. Плохо было у них в доме. Неправильно.

С новой должностью муж поздравил сухо:

– О, какая карьера, Алевтинасанна! Стремительно взлетаете вверх! А там, глядишь, и до директора рукой подать! А дальше – в чиновники, в министерство. Рад за вас чрезвычайно! Мы в восхищении.

Убежала к себе и разревелась. Зачем? Зачем он так? Ох как обидно! Конечно, потом пришел. Пришел и каялся, умоляя простить. Говорил, что все это его комплексы: умная, успешная жена и муж-автослесарь. Разве ты этого заслужила?

Я понимаю, что тебе перед всеми неловко. У Виктории этой твоей муж генерал. У других тоже… в порядке. А у тебя, умницы, муж – слесарюга, люмпен… Социальное неравенство. Аля, не отрицай, что тебе все равно и что ты не стесняешься. Не поверю. Вы слишком хороши для меня, Алевтинасанна!

Теперь утешала она: самый лучший, самый умный, самый-пресамый!

Помирились. Ночью лежали обнявшись. Он гладил ее по голове:

– Аленький! Все-таки ты необыкновенная. С луны, что ли? Все прощаешь, все спускаешь мне, гаду. А я мучаю тебя и терзаю.

– Я люблю тебя, – прошептала она. – И при чем тут «заслуживаешь другого»? Ты дурачок! Какого другого? Ты сумасшедший!

– Спи, Аленький. Спи. Уже поздно, – перебил ее Максим.

На первомайские поехали в Питер. Ах, как она была счастлива! Любимый город, воспоминания о бабушке. У Аньки горели глаза и ни на минуту не закрывался рот:

– А что это? А это? Ой, мам! Какой дом! А какой мост! А ограда!

Дочка, возбужденная и переполненная впечатлениями, вскрикивала по ночам.

Конечно, больше, чем предметы искусства, картины и скульптуры, Аню волновали интерьеры – кровати с балдахинами и колоннами, тронные залы, беседки, платья за стеклами, туфельки, украшения.

Она замирала перед витринами и жадно пожирала глазами дворцовую утварь.

– Жаль, что те времена прошли, – сокрушалась она. – Как бы я хотела быть царицей! Ну или графиней, на крайний случай.

– Думаешь? – улыбалась Аля. – Думаешь, у них проблем не было? Зря. Тоже были. И болели, и умирали. И безответно влюблялись. Всякое бывало. Не думай, что у богатых и знатных все так безоблачно.

– Да я не об этом, – махнула рукой дочь. – Я про красоту, мам! Про платья, украшения, посуду. Про дворцы. Жить в этом, да?

– Красиво, – согласилась Аля. – Но потом они все это потеряли, увы, и стали совсем нищими. Многих расстреляли, многие погибли от голода. Кто-то уехал и страдал на чужбине.

– Знаю – революция, Ленин, это он все устроил.

Аля уставилась на дочь и рассмеялась:

– А про него ты откуда знаешь, господи?

– Ребята рассказали, – беспечно ответила та. И пригрозила: – Только ты, мам, их не ругай! Иначе обижусь и никогда тебя не прощу.

– Никогда, – пообещала Аля. – И никогда не простишь. Ох, Анька! Какая же ты, дочь, балда!

Последним аккордом был Петродворец. Тут Анька вообще замолчала. В глазах застыли печаль и вопрос: ну как же так?

Даже обедать не стала. Молчала, уставившись вдаль.

«Впечатлительный ребенок, – думала Аля. – Кажется, еще хуже меня. Трудно ей будет».

Возвращались через четыре дня. Ночью Аля не уснула ни на минуту – бегала по вагону, проверяя своих. Девятый класс – опасное время. Нет, ребята хорошие, но у всех на уме уже и любовь, и все остальное. Акселераты.

Рано утром прибыли в столицу. На вокзале детей разобрали родители. Только раздав их и отчитавшись, Аля выдохнула:

– Все, дочь. Домой. Папа, наверное, соскучился страшно.

– И я, – кивнула Анька. – Тоже страшно! Ну а вообще, мам, спасибо. В целом я всем очень довольна.

Аля рассмеялась: «“В целом”! Ну и речь у шестилетнего ребенка! “В целом”, подумайте!»

В сумке лежали подарки – кружка с видом Адмиралтейства для мужа и коробка с пирожными из кондитерской «Север» – буше, трубочки, эклеры.

Вкуснота.

Звонить не стала, достала ключи – вдруг Максим на смене?

Дома было тихо. Анька сморщила нос:

– Мам, чем-то пахнет!

Пахло спиртным. Здорово пахло, убойно. Встревоженная Аля отправила дочку в ее комнату. В прихожей стояли ботинки Максима.

Зашла в спальню.

В их семейной кровати, раскинув руки и громко похрапывая, спал муж. А рядом с ним спала Оля. Чтобы не закричать, Аля зажала рот рукой. Первая мысль только о дочке: Анька! Какой ужас, что дочь дома. Боже, что делать!

На ватных ногах дошла до ее комнаты – по счастью, после бессонной ночи в поезде Анька уснула. Аля вернулась и плотно закрыла дверь в спальню.

Сделать так, чтобы было тихо, не разбудить дочь. Все остальное потом. Хотя о том, что случится потом, думать было страшно.

– Вставайте. – Она потрясла мужа за плечо. – Вставайте, слышите?

Не открывая глаз, он что-то пробурчал, брыкнул ногой и оттолкнул ее руку.

Оля открыла глаза. Широко зевнув, сказала:

– А, это ты… Ну привет.

– Вон, – шепотом прокричала Аля. – В три минуты, слышишь?

– Не разоряйся, – бросила Оля, легко встав с кровати. – Уйду. Не чай же нам пить, верно?

– Тебе смешно? – Алины глаза расширились от ужаса происходящего и реакции бывшей подруги.