Майка расставаться с Анютой не хотела, даже поныла:

– Алевтинсанна! Ну еще пару дней, а? – И, поняв, что все бесполезно, пообещала: – Ну ладно, скоро приедем.

Приехали возбужденные, счастливые обществом друг друга – взрослая девушка и ребенок. Обе такие красотки, не отвести глаз. Просто как сестры! Шушукаются, секретничают, Анька чем-то недовольна, Майка оправдывается. Ох, женщины! В любом возрасте вы женщины.

Майка внимательно разглядывала Алю.

– Что-то случилось?

Выдавив из себя улыбку, Аля поспешила ее заверить, что просто все дело в мигрени и усталости.

Майка дотронулась до ее руки:

– Алевтинсанна! Вы же знаете – я за вас порву на куски! На кого укажете, того и порву! Я же вижу – вас сильно обидели! И не притворяйтесь, я чувствую!

– Спасибо, девочка, – ответила Аля. – Да, ты права. Обидели. И даже очень. Но рвать никого не надо. Знаешь, я верю в высшую справедливость. Не мы должны наказывать своих обидчиков, а кто-то другой, понимаешь?

– Кто? Кто другой? Вы имя назовите! – Майка не сдерживала эмоций. – Бог, что ли? Старичок на облачке? Да нет никакого бога! Вы что, еще не поняли? Нет! И справедливости тоже нет, не заметили? Вот бабка моя – святой человек, ну вы знаете. Пахала как проклятая, всю жизнь пахала. На рельсах! Шпалы ворочала – что может быть хуже? Матка в пятьдесят лет выскочила – она ее рукой заправляла. Чик – и смеется: заправила. Детей своих, как птенцов, за собой таскала, последний кусок отдавала. И что? Где те дети? Один сынок спился и под поезд, второй сел за убийство. А третья, мамашка моя, сами знаете: гуляла как бешеная, а потом грабеж, несправедливая дележка, чикнула ножичком своего сожителя и тоже присела! И бабка тянула меня одна! В восемьдесят полы в гастрономе мыла, сопли чужие собирала. Ну и где ваша справедливость, где? Святая женщина Ефросинья Степановна! Не то что зла никому не сделала – одно добро! А ваша, простите, мама? Тоже святая! Ничего у богачей не попросила, взяла вас под мышку – и в неизвестность! Хорошо, что баба Липа ваша нашлась… А то что? Молчите? И правильно делаете! А вы, Алевтинсанна? Вы же тоже святая! Лучше вас… Нет! И вот, сидите напротив и слезами обливаетесь! А глаза больные, страшно смотреть!

Вздрогнув, Аля отерла ладонью слезы.

– Ладно, Майка. Спасибо за Аньку! Ты извини меня, а?

У двери Майка обернулась – вид у нее был решительный, дальше некуда. Але стало смешно. Майка чудная! Светлая, прямая, без затей. И все-таки некоторое отставание есть, что говорить… Недаром они с Анькой подружки.

С Аниным возвращением стало полегче – та без конца приставала, задавала вопросы, требовала ответов, супа, котлет, пирожка с яблоками.

К вечеру, несмотря на усталость, Аля почувствовала себя живой. Страшной уставшей, все еще разбитой, и все же живой.

Укладывая Аньку на ночь, прилегла рядом с ней. Обняла ее, уткнулась носом в ее роскошные волосы и подумала: «Буду жить. Еще чего не хватало! У меня дочь. У меня есть работа и есть я сама. Из-за вас, из-за вашего неистребимого, как оказалось, дерьма и – уйти? Не дождетесь». В воскресенье погода стояла прекрасная. Решили поехать в Сокольники, погулять, поесть мороженого, позагорать.

Уставшая Анька, разморившись от солнца, закинула голову на спинку скамейки:

– Скорее бы на дачу, да, мам? Скорее бы у тебя каникулы! Как надоело здесь, в городе! Мам, ты даже не представляешь, как я люблю нашу дачу!

А вот про это Аля забыла. Вылетело из головы. Впереди лето, каникулы. Июль, август. Перед школой Аньку необходимо куда-нибудь вывезти. Лучше всего на море.

Ну а про дачу… Про дачу что-нибудь надо придумать.

Впрочем, не только про дачу. Вернее, дача – не самое главное. Самое главное – объяснить дочери, почему с ними больше не будет жить ее отец.

Слава богу, что завтра на работу. Это спасет, отвлечет.

Звонок раздался, когда Аня уже спала, а Аля, приготовив и развесив вещи на завтра, разобрала постель и надела ночную сорочку.

Она вздрогнула. Кто? С работы? Вряд ли, слишком поздно.

Максим? Брать или не брать? Не брать. Ни за что не брать.

Слышать его голос невозможно, немыслимо. Но телефонная трель продолжалась.

Аля, испугавшись, что проснется Аня, поспешила в коридор.

– Аль, это я, – услышала она знакомый голос.

Аля ничего не ответила.

– Ты меня слышишь? Или перезвонить?

– Не надо перезванивать, – ответила Аля. – Зачем ты звонишь? Ты считаешь, что у нас есть темы для обсуждения?

– Считаю! Конечно, считаю! Ты просто должна меня выслушать, слышишь? Это единственное, о чем я прошу!

– Мне не интересны ни оправдания твои, потому что быть их не может, ни тем более фантазии, ни вранье, как обычно. Послушай, давай закончим, и все!

– Подожди! – закричала Оля. – Если бросишь трубку, я тогда приду. Прямо сейчас!

– Ну ты еще меня попугай, – усмехнулась Аля и на самом деле испугалась – с нее станется. Придет и начнет барабанить в дверь. – Ну? Только коротко, мне утром вставать.

– Аля, послушай! И не перебивай, умоляю! Мне и так сложно, поверь! Да, я скотина, сама знаю, но все-таки не совсем конченая, слышишь? Мне было так тухло. Думаю: «Сейчас сигану с крыши, и все закончится». Все сразу, понимаешь? И Олег, и аборты эти. И то, как он меня бросил. Потом этот, деляга. Оттрахает, деньги на стол швырнет, как проститутке, и домой, домой. Торопится, будто ошпаренный. Как же, семья! Ну а потом и он слинял. Ни денег, ничего не осталось, понимаешь? Вообще никакого смысла жить. Зачем? В общем… выпила я и позвонила тебе – поплакаться! А Родионов говорит, что ты в Питере, с классом и дочкой. Голос у него тоже был так себе. Говорит, тоска зеленая – столько дней без девчонок. Ну я и предложила погоревать вместе. Он согласился. Представляешь, как ему было тухло, если он согласился? Он же меня ненавидит, я знаю. Ну и пришла, не до гордости. Выпили, потом еще выпили. Я ему про свои сопли, он мне про свои. Чисто по-дружески, понимаешь? Ну а потом… Я сама не знаю, как получилось, клянусь!

– Можешь не продолжать, неинтересно, – отрезала Аля. – Да, ты права. Вы несчастные люди. Два одиночества пожалели друг друга! Подставили, так сказать, дружеское плечо! Ну заодно и все остальное – чего мелочиться? А ты же знала, что он стал пить. Знала, что я страдаю от этого и борюсь. Но нет, пришла с бутылкой – тебе же надо было поплакаться. Все ты врешь, Лобанова. Все. Мужики тебя бросали не раз. И можно было давно к этому привыкнуть. Аборты, говоришь? Другие бабы годами бьются, чтобы родить, а ты бегала на аборты. Разве это не твой выбор? Работы нет? Тоже не твоя вина? Успокойся, Оля! Найдешь следующего, при деньгах и всем прочем! И все наладится, так было сто раз! И на работу ты не пойдешь – а зачем? Зачем горбатиться за копейки? А мне ты просто нагадила. Причем заранее зная, как все будет. Так что на жалость можешь не давить. Не получится. Ну все, высказалась?