ведь я не стар, но грядущий, скажем так, в перспективе. Я спокоен: все мы смертны, кто-то еще и внезапно, и даже правила не могут до конца уберечь нас от подобных неприятностей. Но у Илфокиона с этим сложнее, и именно в такие моменты – видя, какими становятся дергаными его движения, какой вымученной – улыбка, я вспоминаю пару простых фактов. Во-первых, рядом со мной он дитя еще, ему едва тридцать. А во-вторых, все же нет, он самая разумная голова в моем кругу. И он слишком привязан ко мне, чтоб я не позволил себе немного честности. Ведь и я, не скрою, прикипел к нему. Хоть что-то взял себе у…

Нет, нет. Сгинь, мой призрак. И поверь, ничего я у тебя не отнимал, ты потеряла все сама.

– Есть кое-кто, за кого я бы ее с величайшим удовольствием выдал, – признаюсь я. – И с кем, при некоторых… э-э, поправках, со временем, она бы вознеслась на, думаю, изумительные высоты. – Щурюсь. – Вдобавок был бы славный дипломатический изверт для соседей. Красиво, нет? Вернуться, так сказать, к тому, что почтенный Иникихар…

Илфокиону не нужно уточнений. Все на поверхности.

– Кир Эвер. – Это не вопрос, во взгляде и голосе ни возмущения, ни даже удивления. – Что ж. Правило равнокровия тут вам на руку. – Он хорошо владеет собой; даже если мысль чем-то ему претит, я этого не увижу. Но, скорее всего, ему просто все равно, ведь оба мы не забывчивые глупцы. – А вот правило безгрешности – нет. Он убийца.

Под стать ей, ведь так? – мелькает в глазах, а может, нет. Если и так, не станет зацикливаться, с некоторых пор он ненавидит пустые моральные драмы, зато любит понятные приказы. Проверка на ложь была формальностью, я велел быть снисходительным ко всему, что натворила – или гипотетически натворила – моя дочь. И он будет. Но ответить мне нечем, кроме:

– Увы.

И пусть понимает как хочет.

Он съедает еще пару мидий и початков, а я наблюдаю за ним молча, думая о горьком. Убийцы, кругом убийцы, а ведь тебя, именно тебя, мальчик, я сделал бы преемником, если бы пришлось спасать грешные жизни своих детишек. Лина – понимаю теперь-то, что он как пить дать обрек себя на кару богов, допустив всю дрянь с Эвером. И Орфо – мое славное чудище. Илфокион, прошедший в двадцать лет проверку, которая им не снилась, мог бы стать неплохим правителем вместо всех нас, и, не сомневаюсь, у него бы здоровые, красивые дети родились… но, увы, он убивал в юности, убивает и сейчас. Его руки в крови по локоть, если не выше.

Из-за тебя, Валато. И из-за меня.

Летит откуда-то знойный ветер, заставив задрожать даже кофе в его кружке. Я отпиваю вина, и оно неожиданно отдает кровью. Я прикусил губу, сильно. Илфокион это заметил.

– Что вас тревожит? – Он подается чуть ближе, посматривая исподлобья, напоминая нахохленного сокола. Я отвечаю прямо:

– Твоя судьба.

– Моя?.. – Он удивлен. И я, ведь я не совсем понимаю, откуда эти слова, их словно предчувствие дурное шепнуло. Нет, у них есть подоплека, но все же.

– Твоя, мальчик. – Легонько хлопаю его по запястью. Пусть разожмет кулак. – Эта стрижка… вдруг поменяешь, а я только привык? Она мне нравится больше, чем предыдущие.

Хлипкие мелкие косицы, какие носит лукавый желтый народ Ийтакоса. Пышное подобие мочалки, на которое его вдохновили темнокожие музыканты с Черных островов. Длинные, до поясницы, патлы красного народа, украшенные бусами да перьями, – на Диком континенте что, нет ножниц или нет вшей? Мода на все игаптское тоже нехороша, но Илфокиону, пусть он гириец до кончиков ногтей, правда идет. Только бы еще не покрыл себя татуировками, как мад-джа – ортодоксальные гоплиты этой Республики.

Он не понимает или не желает понимать шутку. Ершится, сутулится, хмуро ждет настоящего ответа. Придется договорить. И я договариваю:

– Ты боишься повторения, верно? Не хочешь служить одной лишь женщине… девушке…

– Не хочу, – сплевывает он: не то обиженный ребенок, не то обозленный старик. Тут же спохватывается, почти с мольбой смотрит в глаза. – Не держите зла, но она очень, очень похожа…

В детстве Орфо я так говорил и сам, пока не понял, как ее это ранит, и не увидел очевидного: это неправда, нужно только заглянуть глубже в ее сердечко. За ее упрямством и любовью к оружию, за красотой и дерзостью столько разного – и терпеливость, и забота, и нежность эта ко всякому цветочку… Нет! Нет, кир, нечего мне тут! Подавшись вперед, я накрываю ладонью губы Илфокиона, достаточно мирно, чтобы боевая выучка не возобладала в нем над разумом, и достаточно жестко, чтобы он не попытался продолжить.

– Нет. – Взгляда не отвожу, он тоже. – Ни капли. И если бы ты удосужился узнать ее чуть лучше, ты бы это заметил.

– Что ж, – шепчет он, едва я отвожу ладонь. Даже улыбнуться пытается, хотя в глазах, подчеркнутых этими чудными стрелками, тлеет тревога. – Думаю, мне еще это предстоит. Если, конечно, она не отправит меня на какую-то другую должность.

– А ты хотел бы? – спрашиваю прямо, думая о его наконец-то появившихся городских приятелях. Тех, что раз за разом зовут то на охоту, то в погоню за разбойниками, то просто поговорить – обмозговать улики по сложному какому-нибудь преступлению. Токсоты в последний год сильно расплодились, среди них появилось больше людей, с которыми у Илфокиона есть общее. А вот их пританом[16] я, к слову, недоволен, он зажрался, обленился и теряет хватку. Ему уже интереснее одалиски, охотничьи собаки и лошади, чем закон и порядок.

– Примут ли меня люди? – Слава богам, Илфокион не играет в наивность, он-то знает, куда я клоню и где есть местечко ему под стать. – Это публичная должность. После…

– Прошло восемь лет, мальчик, – как можно ровнее напоминаю я, в то время как он снова смотрит на раскрытые мидии. – Восемь. И даже восемь лет назад ты дал понять, что… – проклятие, никогда не подбиралось слов о том дне, – что… – Я потираю лоб. – В общем, э-э, сам знаешь, что ты тогда сделал, Илфокион. Для горожан. И для меня. – По заметавшемуся взгляду ясно: он готов спорить. Поэтому я встаю. – Давай-ка называть вещи своими именами: у нас, в нашем болоте ты прятался. Но работа эта – расставлять по парам всяких… увальней… – Украдкой кошусь на остальную стражу, но они, к счастью, увлеченно поглощают еду. Не поймут ведь, что я любя. – …не по тебе, Илфокион. Все равно что гвозди забивать астролябией.

– Я ничего не