отправились в госпиталь. Седых, теперь уже майор госбезопасности и мой адъютант, выловил пробегавшую мимо молоденькую медсестричку и поинтересовался у неё, где привезённая девочка.

– Анютка, что ли? Так она с утра всегда в перевязочной помогает.

– Она там что, раненых перевязывает? – удивился я.

– Да нет, что вы, – засмеялась девушка, – она там поёт, и раненым не так больно.

– В каком смысле поёт? – переспросил Седых

– Ну как же! Она поёт песни, а раненые говорят, что когда она поёт, им не так больно перевязки делать.

– Спасибо, девушка, – поблагодарил я, – сходим, послушаем вашу певунью.

Искать долго не пришлось. Из одной из палаток доносился красивый голос, певший «Прекрасное Далёко». Я жестом остановил Седых и один прошёл в палатку. Внутри было отгорожено ширмами несколько отсеков, и из одного из них доносилась песня. Перед входом в перевязочную сидели и стояли легкораненые бойцы. Увидев меня, они начали было вставать, но я приложил палец к губам и жестом показал им, чтобы не обращали на меня внимания.

Заглянув за ширму, я увидел довольно симпатичную девочку, одетую в подшитый по её размеру белый халат с белой шапочкой на голове.

– Здравствуйте! – поздоровался я. – Позвольте ненадолго украсть у вас эту юную особу.

Девочка испуганно вздрогнула и прекратила петь. В тот же миг сидевший на кушетке раненый громко застонал.

– Выйдите немедленно, – шикнула на меня делавшая перевязку медсестра. – Вы нам мешаете и отвлекаете Аню. Пой, Анечка, – ласково обратилась она к девочке, – а вы ждите на улице окончания перевязок.

И только тут я посмотрел на девочку в ментальном зрении. Никакой чёрной паутины в области головы у неё не было, но были едва заметные потемнения. Зато аура сияла просто ослепительным светом, лаская своими лучами перевязываемого бойца.

Девочка опять замолчала и внимательно посмотрела на меня, словно почувствовав мой ментальный взгляд. Аура слегка изменила цвет на менее яркий, и раненый опять застонал.

– Да выйдите вы уже наконец, – прикрикнула на меня медсестра.

Я поспешно вышел из палатки.

– Вот что, Олег, – обратился я к подошедшему адъютанту, – разыщи-ка мне конфет каких-нибудь или шоколада. И вообще чего-нибудь сладкого к чаю.

– Сделаем, командир, – удивлённо сказал Седых и умчался в сторону штаба.

Примерно через полтора часа перевязки закончились, и из палатки вышла Аня в сопровождении выгнавшей меня медсестры. За это время она несколько раз перепела весь репертуар моей сестры.

Медсестра, увидев, кого она так грубо выгоняла из перевязочной, смутилась.

– Извините, товарищ генерал.

Я уже хотел было ответить, что, мол, не стоит извиняться и что она была в своём праве, как вмешалась Аня:

– Не бойтесь, тётя Катя. Это хороший человек, от него свет чистый идёт.

– Анечка, ну что ты такое говоришь? Какой ещё свет?

– Вы не беспокойтесь, – прервал я медсестру Катю, – нам с Аней надо поговорить.

Мы сидели в выделенной нам в штабе комнате и втроём пили чай. Седых где-то умудрился раздобыть горсть ирисок «Кис-кис» и десяток конфет «Гулливер». Кстати, не дешёвые конфеты и достаточно редкие в эти годы. Аня с удовольствием хрустела вафельками из конфет и запивала сладким чаем.

– Анют, а ириски почему не берёшь? – спросил Олег.

– А их с чаем не вкусно. Их так вкуснее защёкать.

– Аня, расскажи, пожалуйста, ещё раз, что с вами произошло? – попросил я, когда девочка допила чай и доела конфеты.

Она вздохнула как-то по-взрослому и начала свой рассказ. Их интернат должны были вывезти ещё до начала войны, но машины забрал для своих нужд какой-то начальник. Директор долго куда-то звонил и ругался, но всё было без толку.

Когда началась война, то в первый же день на один из корпусов упал подбитый немецкий самолёт. К счастью, никто не пострадал, так как корпус использовали в последнее время как склад. Все очень испугались, а директор опять кому-то звонил и требовал машины. Ему их пообещали, но так и не прислали.

Немцы появились на территории интерната внезапно, когда директор уже распорядился готовиться идти пешком. Они опоздали буквально на пару часов. Директора и нескольких воспитателей-мужчин куда-то увели, и вскоре с той стороны раздались выстрелы. Детей согнали в один корпус.

Вскоре приехал какой-то важный господин в чёрной форме, и к нему начали водить по одному воспитанников. Он выбрал четверых, в их число вошла и Аня, а остальных отправил обратно. Оставшихся он по одному брал руками за голову и долго, пристально смотрел в глаза. Когда очередь дошла до Ани, то она очень испугалась, и у неё начался приступ. В этот момент в голове у неё, по её словам, словно гром громыхнул, и она упала на пол. Немец что-то пробормотал и ушёл, покачиваясь словно пьяный.

Что было потом, Аня не помнит. В себя пришла, когда началась стрельба. Испугавшись, забилась в угол за сейф, что её и спасло. Откуда у неё взялся пистолет за поясом, она не помнит. Уже в госпитале раненые заметили, что когда она поёт, то становится легче. Она и стала им петь свои любимые песни.

– Анют, скажи, ты мне веришь? – спросил я.

– Конечно, верю, – без какого-либо сомнения ответила она, – от вас свет добрый идёт.

– А ты от всех свет видишь?

– Нет, только от некоторых. Вот от него света не вижу, – она показала рукой на сидящего в сторонке Седых, – зато у него дракончик красивый.

Оп-па! Да она одарённая видящая. Да ещё, похоже, с даром целительства.

– Скажи, Анют, а у тебя уже здесь приступы были?

– Не-а. Я вылечилась. Захотела, чтобы их больше никогда не было, и всё прошло. А ещё мне что-то в голове мешало. Я захотела, чтобы это исчезло, и оно исчезло. А ещё я видела у одного военного здесь какую-то чёрную блямбу в голове. Я хотела ему помочь, но он куда-то ушёл.

– Когда ты это видела? – вскинулся я.

– Утром, когда шла в перевязочную.

– А как это военный выглядел? Может, как-то отличался от других?

– У него на поясе ножик такой длинный, красивый висел.

– Олег, срочно аккуратно и без шума выясни, кто это такой!

Мой адъютант выскочил за дверь.

– Аня, ты сказала, что мне веришь. – Она кивнула. – Ты не будешь против, если я тоже положу свои руки тебе на голову?

– Не буду. Я знаю, что вы ничего плохого мне не сделаете.

Я передвинул табурет к ней поближе и, положив ладони на её виски, прикрыл глаза.

«– Герр Штаубер, зачем вам вообще понадобились эти ублюдки? Вы действительно думаете, что они будут послушны вашей воле?

– Вы напрасно сомневаетесь, господин майор. Эти, как вы выразились, ублюдки –