Кенингсон обратился к Каракозовой:

– Поведайте нам, голубушка, о своих подвигах. Что с вами на этот раз приключилось примечательного?

Кира Антоновна ответила просто, без обычного женского кокетства:

– Всё как обычно. Из-за антисанитарии многие роженицы и каждый третий младенец погибают от инфекций, а местные жители чуть снова не забили камнями моего Артурчика. Мы пытались объяснить мулле, что уважаем их духовные законы, но есть ещё законы биологии и медицины. Но наткнулись на глухую стену ненависти и непонимания. Нас выгнали из села и пригрозили, что если вернёмся, убьют.

Похоже, в этой паре доминировала женщина, потому что говорила в основном она, а её муж глядел на неё преданным глазами и согласно кивал, поддерживая.

– Да, да, – озабоченно покачал головой Кенингсон. – Эта проблема не скоро будет решена, ведь из-за религиозных запретов мужчина-врач не смеет не то, что прикоснуться к жене правоверного мусульманина, но даже увидеть её скрытое под чадрой лицо.

Одиссей обратил внимание, что разговаривая с молодой женщиной, почти годящийся ей в отцы археолог смотрел на неё с жадным обожанием, даже не стесняясь присутствующего здесь же мужа. Лукова это удивило.

Их разговор был прерван странным дребезжанием и позвякиванием. Гремя нашитыми на его одежду многочисленными колокольчиками, в комнату вступил необычный персонаж в пёстрых лохмотьях дервиша. Он не счёл нужным оставить в прихожей свой длинный посох и снять высокую шапку с меховым подбоем. Слипшиеся клочья опушки его головного убора спутались с густыми грязными кудрями его волос. Бродяга принёс с собой ужасный запах, от которого хотелось зажать нос или отвернуться. Возраст этого косматого, исхудавшего оборванца определить было крайне сложно. Ему могло быть и двадцать и шестьдесят.

Войдя в комнату, нищий остановился, обвёл собравшихся здесь людей безумным взглядом, и что-то выкрикнул, широко открыв почти беззубый рот и гордо вскинув голову. Одиссей, не смотря на свои познания в восточных языках, не уловил смысл прозвучавшей фразы. К счастью находящийся рядом Кенингсон взялся переводить для коллеги:

– Он сказал, что перед ним идёт сам Бог, а позади толпа ангелов.

Однако никого за спиной нищего, кроме старого швейцара, который заметал веником в совок выскакивающих из складок одежды бродяги вшей, Одиссей не заметил.

Между тем дервиш, ступая грязными босыми ногами по великолепному узбекскому ковру, важно направился к центру комнаты. По пути он бросал по сторонам дикие взгляды и продолжал выкрикивать отрывистые фразы. Смыл их сводился к тому, что пришелец объявлял себя посланцем великих духовных сил и предлагал относиться к нему, как к Мессии. И о странное дело – грязные пальцы рук нищего попрошайки были унизаны золотыми перстнями и кольцами!

– Многие простые люди верят, что милостью дервишу можно заслужить благожелательность бога. Они кладут в его суму каждый кто что может. Часто отдают последнее. А умалишенный святой может подарить понравившемуся ребёнку чёрствую корку хлеба или золотую монету, а потом голодать неделю – увлечённо рассказывал знаток местных традиций.

Одиссей с интересом узнавал всё больше и больше интересных фактов о необычном госте. Оказывается, он приехал сюда верхом на… корове, которую ему подарили в каком-то кишлаке. Каждая подробность его туалета имела непременно какое-нибудь символическое значение, например, рассказывала о его духовном пути, и к какому ордену странствующих дервишей он принадлежит.

– Кто-то считает дервишей сумасшедшими, кто-то паразитами. А кто-то просветленными, которые действительно могут летать по воздуху, аки птицы, делаться невидимыми, исцелять одною молитвою и наложением рук от неизлечимых болезней и разговаривать с духами.

Как учёного Одиссея, конечно, не мог не заинтересовать яркий представитель местной самобытной культуры. Но как цивилизованный человек он считал дервишей, одним из символов глубокой культурной отсталости Азии. Этот человек представлялся ему нравственно и умственно ограбленным духовным инвалидом, не способным к нормальной жизни и к труду, но чрезвычайно гордым от уверенности, что обладает особой силой. Он и жертва и преступник. Наверное, до нынешнего жалкого состояния его довела крайняя нужда, возможно, полученное когда-то тяжелое физическое увечье, из-за которого он не мог работать. Его могли физически и нравственно растлить, когда он был ещё мальчиком. Но такие, как этот бродяга, бессовестно эксплуатируют тысячи суеверий, предрассудков, в которые верят представители необразованных слоёв местного населения. Если он и был жертвой насилия, достойным искреннего сочувствия, то нынче он сам насильник, и исправить его может только больница для умалишённых или тюрьма.

Одиссей откровенно поделился своим мнением с хозяином дома. Кенингсон лишь отчасти согласился с Луковым:

– Да, вы правы, коллега – среди дервишей преобладают субъекты, которые не стесняются вести существование паразита, обманывая доверчивых крестьян и жителей городских низов. Однако я выбрал этого дервиша из огромного количества шляющихся по городу душевнобольных и шарлатанов. Да, первое, что бросается в глаза при взгляде на него, это его безумный взгляд, отталкивающая неряшливость и нечистоплотность, пренебрежение общепринятыми приличиями. Однако, если отвлечься от внешнего впечатления, то за ним можно углядеть много интересного. Точно также где-нибудь в пустыне археолог должен уметь увидеть за неприметным с виду бугорком остатки засыпанного тысячелетними песками великого города древности.

Этот дервиш представляется мне истинным мистиком, просветлённым суфистом, десятилетиями следующим извилистым путём духовных исканий. Много лет он жил отшельником в горах и практиковал духовные упражнения, сначала под руководством наставника миршида, а когда тот умер, продолжал самосовершенствоваться в одиночестве. Неделями он ничего не ел, предаваясь размышлениям на духовные темы, придумывал разные истязания, чтобы смирить свою плоть. Его признали шейхом сразу в нескольких дервишских братствах. И он явно обладает спиритуалистическими силами. Я не однажды наблюдал, как он погружается в особое трансовое состояние, которое называется «халь» и делает удивительные пророчества.

Кенингсон рассказал, что несколько раз вёл продолжительные беседы с этим дервишем. Тот считал себя просветленным божественным светом и утверждал, что поднялся над уровнем какой-либо религии. Любая религия, по его словам, является пищей, годной лишь для детских желудков, и не удовлетворит взрослого – того, кто духовно вырос и познал истину.

– Он сказал мне, что выполнение религиозных обрядов необходимо правителям, чтобы удерживать в повиновение толпу, а истинный суфий свободен. Дела благочестия и благотворения совершаются отныне им не в силу предписаний закона, а из естественной потребности души. Мне это показалось очень правильным, ибо я думаю похожим образом. Поэтому я решил пригласить его на собрание нашего кружка.

Кенингсон также объяснил Лукову, что перед тем как явиться сюда дервиш держал длительный пост и делал многочасовые духовные упражнения.