Потом он ударил ладонью о ладонь, посмотрел на Нугзараповерх пенсне и улыбнулся так, как будто самого себя вообразил на местепомощника военного атташе США.

– На пеньке, говоришь? Ах, неплохо!

Ламадзе, как всегда, подыгрывал хозяину, старался угадатьнаправление его мыслей, но не высказывался. Берия вышел из-за стола, прогулялсяпо кабинету, в отдаленном углу расхохотался, еще раз хлопнул ладонью о ладонь.А говорят, что лагерный опыт на пользу не идет! Потом он вдруг быстрыми шагамиподошел к сидящему в кресле Нугзару, тряхнул его за плечо:

– Ты почему молчишь, Нугзарка? Почему всегда меняподталкиваешь к решению? Ну, что, не понимаешь обстоятельств – ночью в лесу, напеньке, с американцем, со шпионом, ну! Ну, говори, шени дэда товтхан, чтопредлагаешь?

– Я думаю, Лаврентий Павлович, что нельзя упускать такогослучая. Она, по-моему, хочет с ним уехать, но нам нельзя этого так упускать.

– Тогда действуй! – сказал Берия и тут же перешел кдругим делам. То есть к другим своим преступлениям, как скажут неблагодарныепотомки.

* * *

Уже отгремели залпы финального победного салюта, уже знаменанемецкой армии были брошены к подножию Мавзолея Ленина, то есть к подошвамСталина, когда в самом конце июня 1945 года на квартире покойного маршалаГрадова состоялся весьма примечательный ужин.

Ужин вроде совсем не парадный, всего на три персоны, однакодля устройства, готовки и сервировки Вероника на три дня привезла изСеребряного Бора саму Агашу.

Первым из гостей явился генерал Нугзар Ламадзе. Для этойоказии он облачился в новенький серый костюм, весьма выгодно ниспадавший вдольего стройной талии. К костюму неплохо был подобран галстук в «огурцах» ианалогичный платок, только чуть-чуть высовывающийся из нагрудного кармана,чтобы ни у кого не возникло желания в этот платок высморкаться. Никому,конечно, не должно было прийти в голову, что приятный молодой кавказец обладаетвысоким чином страшного секретного ведомства.

Хозяйка дома встретила его в темно-вишневом платье, укоторого был такой вид, будто оно только что покинуло плечи хозяйки и ненамерено долго задерживаться на груди.

– Вероника, душа моя, клянусь Алазанской долиной, тынеотразима! – нашел нужным воскликнуть Ламадзе и сделал это не безудовольствия. – Если бы не долг службы, ха-ха, впрочем, что я, ты менясейчас не узнаешь, Вероника, душа моя. Повеса Нугзар стал образцовымсемьянином. Ты должна взять под опеку мою Ламару, она все еще дичится встолице...

Стол был идеально сервирован: хрусталь, фарфор, салфетки всеребряных кольцах. По русской традиции все напитки были выставлены наобеденном столе. Водки – одна простая, другая лимонная – в тяжелых штофах, бутылкивина и коньяку соседствовали с закусками, частично прибывшими из отделаснабжения высшего командного состава Министерства обороны, частично – изАгашиных немалых серебряноборских резервов. Основной гость, которого ждали,хоть и был иностранцем, но предпочитал именно русскую традицию.

Погуляв по хорошим туркменским коврам квартиры, Нугзарприсел к столу и налил себе тонкую рюмочку водки. Вероника присела рядом сосвоей неизменной сигаретой. Они хотели было уже возобновить один из своихтяжких, хоть и волнующих, вернее, просто переворачивающих все существо Вероникиразговоров, когда в столовую вдруг вошел шофер Шевчук. Чуб у него был сегодняприпомажен, прохоря начищены до исключительного блеска, с ними соперничалипуговицы парадного кителька и новенькие, торчавшие крылышками лейтенантскиепогоны. Он явно собирался тут отужинать, хотя его никто не приглашал.

Спокойненько, со своим вечным хулиганским перекосом рта, онотодвинул стул, уселся и только тогда уже спросил с полным этикетом:

– Надеюсь, не возражаете, Вероника Александровна?!

В последнее время Шевчук Леонид капитально психовал.Маршальша, которую он за глаза называл не иначе, как зазнобой, пересталадопускать к себе, а вместо этого шляется с нерусским офицером, не исключено,что югославом, о чем Шевчук уже бросил пару рапортичек куда положено. Теперьеще этот кацо, пижон засранный, появился на горизонте. Бесится баба! Однажды ондаже имел с ней веселый разговорчик. Ты, видно, Вероника, хочешь, чтоб всеузнали, какую я из тебя делал кошечку? Может, еще и про лагернуюсамодеятельность рассказать югославским товарищам? Вместо желаемого результатаполучил в ответ форменную истерику, бросание неподобающими вещами, в частностинерусской книгой.

В тот вечер Шевчук по месту жительства, то есть в подвалетого же дома, принял четвертинку, начистился и явился, чтобы поставить всеточки над «i». Вероника же, как только он уселся, тут же встала и торжественно,в своем блядском платье, проследовала на кухню, будто по хозяйству. Теперь кацосверлит нехорошим глазом. Ну, давайте в гляделки играть, товарищ кацо;посмотрим, кто выиграет.

– Леонид, – представился он гостю и с вызовом потянулсяза штофом.

– А ну, убирайся отсюда, Леонид! – спокойно сказалсидящий бочком на стуле гость.

– То есть как это? – не понял Шевчук.

– Собирай прямо сейчас все, что у тебя тут есть, инемедленно испаряйся, Шевчук Леонид Ильич, тысяча девятьсот пятнадцатого годарождения, – сказал гость таким голосом, что бывший нижний чин вохры сразупонял, кому, каким голосам извечно подражало лагерное начальство; это был одиниз основных голосов.

– Да как же, эй, товарищ, куда ж я, – еще пытался ондрыгаться, как полураздавленный муравей, однако уже со стула встал и кителекодернул.

Гость вынул из кармана блокнот со страшными буквами, чиркнулчто-то, вырвал, протянул:

– Завтра придешь на Кузнецкий мост, восемь. Покажешь вот этов бюро пропусков. Все. Вали!

Когда Вероника заглянула из кухни в столовую, докучливогошофера больше в ее пространстве не обнаруживалось.

– Все в порядке, Вероника, – весело улыбнулсяНугзар. – Больше он никогда не будет тебя шантажировать.

Она подошла и поставила почти целиком явившуюся из разрезаплатья ногу на стул:

– Послушай, черт, откуда ты знаешь, что он меняшантажировал? У вас тут что, аппараты какие-нибудь в стенах?

Он добродушно улыбнулся:

– Ну, а как ты думаешь? Маршал Градов, как ты думаешь, чтоэто такое?! Это ж было дело большой государственной важности!

– Значит?.. – Она расхохоталась вроде бы с прежнейдерзостью, но он ясно видел, немного струхнула. – Значит, все слышали?