Журналисты в зале, где проходил бал, видели этот конвой, воспринимая ее, знаменитость, как своего рода светильник, предназначенный для того, чтобы освещать спины друзей. Да, говорили вокруг, это давний любовник знаменитой Веляшки, а с ним его коллега и друг. О ней не говорилось ничего, поскольку представлялось само собой разумеющимся, что она — та самая Веляшка. Но в этом не было ничего само собой разумеющегося, все было результатом каждодневного упорного труда. Из-за дружбы двух мужчин, которую она укрепляла, удовлетворяя одного из них ночной порой, Веляшка оставалась своего рода вещью, общественной вещью, когда она работала, и личной вещью, когда доставляла удовольствие, что бы это ни значило для нее как реальной живой вещи.

X

«Будет послушанье, будет и любовь»

Коль ненависть любовью рождена.

Окажется бочкой без дна.

Мастер пластической хирургии с безобразной внешностью, предмет насмешек собственной матери, настоящий художник своего дела, влюбился в прекрасную близняшку Еву Беннет-Кругер. Он спас ей изуродованное в аварии лицо. Он может ее шантажировать. Но не может удержать. В конце концов он обезображивает ее, когда она просит его сделать ей подтяжку лица. Теперь она привыкает к нему. Она начинает верить, что любит его.

Ему достаточно глаз и воспоминания о сокровище, которым ему не дано было владеть.

XI

Ценой собственной жизни

Он был певцом, тратившим себя без остатка. Драматическая беззаветность. Он забывал беречь голос, так что в некоторых актах, потеряв голос, выезжал на одной технике. Его голос был «жестким и грубым, однако в нем ощущалась твердая, а на высоких нотах словно металлическая сердцевина». В крике сердца, звучащем в арии «Ah, la maledizione» в опере «Риголетто», его вряд ли кто может превзойти, пишет критик «Нью-Йорк таймс». Критик «Вашингтон пост», напротив, подтверждает уверенную эффектность баритона, однако отказывает ему в «стилистической утонченности». Это смертельно оскорбило певца.

Леонард Уоррен, родившийся в 1911 году в Нью-Йорке как Леонард Варенофф, сменил легендарного Лоренса Тиббетта в роли Дожа в «Симоне Бокканегра». Тем самым он вошел в число ведущих баритонов своего поколения. Он прикладывал НЕПРЕКЛОННЫЕ УСИЛИЯ, чтобы сохранить достигнутую не без некоторой насильственности позицию и в то же время заслужить такие эпитеты, как «утонченный» и «многообразный». Однако именно это, РАЗВИТОСТЬ ЧУВСТВА, за ним не признавали. В нем постоянно усматривали лишь ПРИРОДНУЮ МОЩЬ[74].

4 марта 1960 года в нью-йоркской «Метрополитен-опера» поднимается занавес: идет «Власть судьбы» Верди. Леонард Уоррен поет Дона Карлоса, брата несчастной Леоноры (Рената Тебальди). После дуэта друзей Альваро и Дона Карлоса происходит заминка. Похоже, Леонарду Уоррену трудно начать арию Дона Карлоса. Внушительных размеров мужчина тяжело вздыхает. Он доходит до слов «О gioia» перед финальной частью арии. Неожиданно он цепенеет. Медальон Леоноры выскальзывает из его руки, он падает, «ударяясь о сцену сначала грудью, а потом головой» («Вашингтон пост»). Падение слишком естественно. Находящийся поблизости певец, исполнявший партию Альваро, кричит: «Ленни, Ленни!» Театральные рабочие бегом поднимаются на сцену, видят кровь, льющуюся из разбитого носа. Администратор Оси Хокинс и тенор (Ричард Такер) попеременно пытаются делать бездвижно лежащему искусственное дыхание рот-в-рот. Доктор Адриан Цорньотти, врач оперы, может только констатировать смерть певца. Полчаса всеобщего смятения. Никто не подумал опустить занавес. Бинг, руководитель «Метрополитен», выходит на сцену и обращается к публике: «Сейчас один из самых трагичных моментов в истории нашего театра. Я прошу вас встать. Почтим память одного из наших величайших артистов. Я уверен, вы согласитесь со мной в том, что продолжение спектакля невозможно». Только сейчас огромное тело уносят со сцены. Критик «Вашингтон пост» пишет, что этот театральный вечер, закончившийся примерно в то же время, когда и должна была завершиться опера, потряс его больше любой другой оперной постановки. Так баритон Варенофф ценой собственной жизни вынудил признание у того, кто так несправедливо подверг его критике.

XII

В квартире импресарио Шульца, которому обязаны своей карьерой многие великие певцы и певицы, театральные программы лежат стопками по полметра высотой. Тут же в шкафу висят 18 темных костюмов и смокингов для посещения оперных спектаклей. Шульц считается гением в стыковке расписаний транспорта (самолетов, кораблей, поездов). Уже десять лет он смотрит (то есть «слушает») в день по три оперы, если транспортные возможности это позволяют.

Импресарио такого уровня всегда на работе. Посредническую работу он передал более молодым сотрудникам. Сам же по-прежнему охотится за талантами. Он выискивает молодых певцов и певиц в Словакии, в Осло, в Сент-Луисе, в Детройте, в затемненном оперном театре в Восточной Польше или в Падерборне. Его слова достаточно, чтобы началась их карьера. Сначала их голос узнают в провинции, потом в региональном центре (например, в Касселе), затем в большом городе. Шульц прослушал в 11 часов утра в Генуе генеральную репетицию «Вертера» Массне: «так себе». Перед началом последнего акта он заказывает такси, чтобы успеть на вечерний спектакль в Лионе («Маскарад»). На автомагистрали была пробка и водитель поехал в сторону Франции объездными путями. У Шульца возникает впечатление, что таксист не знает местности по ту сторону Альп.

Оказывается, что таксист не только не ориентируется в тех местах (они опоздали уже на несколько часов), но и опасен. Он начинает шантажировать Шульца. Он требует подписать бумагу, в которой указана сумма, втрое превышающая ту, на которую они первоначально договорились. Когда Шульц, прибыв в Лион уже глубокой ночью, пытается заплатить по первоначальному уговору, а не по подписанной под давлением бумаге, ведь из-за опоздания поездка потеряла всякий смысл, — молодой таксист избивает его и грабит. Он приходит в себя в лионской больнице, без денег, без документов. Он не может подтвердить свою личность и кредитоспособность в отношении медицинского обслуживания. К тому же у него провалы в памяти. Лишь несколько часов спустя он оказывается в состоянии назвать телефонный номер в Мюнхене, по которому можно связаться с его секретаршей, которая может организовать необходимую помощь. Некоторое время он лишен всего. Ничего, кроме чутких ушей и избитого тела. «Ничего своего не ношу с собой».

Существует примерно 80 000 опер, говорит импресарио Шульц. Это число набралось за 350 лет. Из них 7000 известных. В оперных театрах идет от 70 до 700.

Так что этот маэстро не только разведчик вокальных талантов, что является его профессией, он еще и ЛЮБОПЫТЕН в том, что касается реального богатства музыкального театра. Многие дирижеры говорят: Видите ли, господин Шульц, все оперы Моцарта, включая ранние, интересны для дирижера. То и дело предлагают оперы неизвестных композиторов, но уже на увертюре я начинаю тосковать по Моцарту. История оперы ориентируется на композиторов, не на оперы. С этим импресарио Шульц согласиться не может. Прежде всего потому, что результаты его поисков говорят о другом[75]. Чарующие музыкальные произведения оказались утраченными, подобно тому как это было здесь, в Лионе. Врачебное руководство в Лионе не знает, с кем имеет дело: с пьяницей, туристом или знатоком.