Давид совершенно ничего не понимал из того, что потоком вливалось в него. Информационная лавина не впитывалась им на манер губки, а пропускалась насквозь, словно через сито. Но все же кое-что задерживалось в извилинах, оседало тяжелыми зернышками намытого золота.

К примеру, он знал теперь, что башни на терминале Мосса назывались преобразователями, а отдельно стоящие купола, которые ксенологи обозначили как коллекторы, на самом деле были узлами флаинг-сети.

Давид вздохнул, ощущая, что хорошо отдохнул и набрался спокойствия, и приказал биопсихомодулю открыться. Он отдал приказ буднично, как бы мимоходом, нисколько не удивившись подъему мощной колонны – усилителя.

Виштальский упруго поднялся и был поражен, когда к нему на шею кинулась заплаканная Вита.

– Я тебя уже похоронила! – ревела она.

– Да успокойся, – сказал Давид с оттенком растерянности, – чего ты?

Побледневший Лобов проговорил с оттенком озабоченности:

– Ты отсутствовал ровно двадцать два часа.

– Да вы что?! Тогда мне пора.

Нежно поцеловав Виту, Давид отстранил девушку и упругим шагом направился к «мармеладной» стене. Мимолетное желание было тут же исполнено – дезинфицирующая перегородка разошлась трясущимся проемом.

Взбежав по пандусу наверх, Виштальский вышел под утреннее небо. «Долго же меня не было…»

Он услышал, как торопятся выйти за ним его друзья, и тепло улыбнулся. Совершенное спокойствие, обретенное давеча, не покидало его.

– Если император уже решился на «демонстрацию силы»… – неуверенно проговорил Лобов.

– Не решился, – беспечно ответил Давид. – В данную минуту Свантессен мучается с похмелья.

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю.

– Пошли тогда!

– Вы идите, а я кое-что опробую.

– Что именно?

– Флаинг-сеть.

Давид расставил руки в стороны и плавно взмыл в воздух. Поднявшись выше терминала Мосса, он развернулся и полетел, подставляя лицо прохладе раннего утра. Воздух рядом с его телом словно мутнел, теряя прозрачность, но становясь при этом надежной опорой – за воздух можно было уцепиться рукой, удобно упереть ногу.

Внизу скользили скалы и рощи, потом пошли огородики и садики, а страх высоты, страх падения так и не появился в Давиде. Он твердо знал, что не может разбиться. Не может – и всё.

Освещенная встающим солнцем, приблизилась громада Башни – полуразрушенного преобразователя, переделанного невежественными предками курредатов под свои убогие нужды.

Виштальский выпрямился и опустился на верхнюю площадку Башни – бывшей Обители Большого Жреца, а ныне резиденции его владычества императора.

Хассе внизу просыпался. Распахивались окна, хлопали двери, доносились первые голоса. Зацокали копыта долгоногов.

А потом послышались звуки близкие – постанывая и покашливая, ругаясь и шаркая, наверх поднимался император Вантасс.

Он не удивился, застав на Башне Виштальского.

– Давно ждешь? – проскрипел Свантессен, морщась и отирая ладонью пот.

– Да нет, я только прибыл. Срок ультиматума близок к окончанию, мой император?

Свантессен хихикнул и тут же скривился.

– Ох… – вздохнул он. – Больше капли в рот не возьму! Дорвался я вчера, налакался, как зюзя… Ну, что? Пора показать, кто на Маран-им хозяин! Как ты считаешь, Давид?

– Самое время, – кивнул тот.

Император глянул в розовеющее небо, где ярко блестели пять или шесть пятнышек – планетарные крейсера Земли. Свантессен вытянул руку с расставленными пальцами и медленно свел их в щепоть. Пятнышки плавно сошлись, выстраиваясь в ромб. Мегатонные корабли, подчиняясь приказу носителя транслятора, перемещались в пространстве с громадными ускорениями – гравикомпенсаторы, вероятно, работали на пределе мощности.

– Хватит, пожалуй, – спокойно сказал Давид.

– Что? – не понял император. – Что-что?

– Хватит баловаться, Свантессен. Снимите транслятор и ступайте под домашний арест. Я думаю, Чрезвычайный Трибунал учтет ваши прошлые заслуги и не приговорит вас к физическому удалению.

Император выпучил глаза, не веря ушам.

– Давид, ты что, чокнулся? Извинись, и я забуду твой проступок! Или…

Император угрожающе нахмурился, а на губах Давида заиграла насмешливая улыбка.

– Или что?

Лицо Свантессена исказилось. Он вскинул руки, скрючивая пальцы, и с неба ударил столб энергии, достаточный, чтобы обратить в пар всю Башню. Но над головою Давида чудовищный луч остановился, словно упершись в непреодолимую преграду, растекся тающей полусферой и погас.

– Умри! – взревел император.

– Двоим нам тесно в этом городе, – проговорил Давид любимую присказку ганфайтеров с Дикого Запада, – один из нас должен уйти. Но я не хочу убивать своего… пусть не учителя – преподавателя. Все равно, не хочу. Пусть тебе отомстят те, кто люто ненавидит императора, ненавидит Большого Жреца. Те, кого ты преследовал, кого делал вдовами и сиротами, кому портил жизнь и лишал простого человеческого счастья. Лично я не испытываю к тебе ненависти, но и жалости во мне тоже нет. Ты был талантлив, ты был выдающимся ученым. И что же? Ты променял достойную карьеру на поприще убогого властолюбца, и вот он, предел, достигнутый тобой, – предательство! Знаешь, я и сам человек недобрый, жестокий, безжалостный. Но даже помыслить не могу об измене Планете. При слове «измена» я представляю мерзкую выгребную яму, полную вонючего дерьма, в котором копошатся личинки. Вот такая аналогия.

Свантессен слушал Давида и, все время нетерпеливо дергая щекой, шарил по животу. Наконец, запустив руку в набрюшник, он выхватил древний пулевой пистолет – именное оружие. Спустив большим пальцем предохранитель, император нажал на спуск. Грохнул выстрел. Пуля завязла в воздухе, бешено вращаясь у груди Виштальского, и бессильно упала на пол.

– Именем человечества, – сдержанно произнес Давид.

И вся ненависть, накопленная в душах курредатов за годы, незримо восклубилась над сжавшимся императором и ударила по нему. Чудовищной мощности психодинамический резонанс буквально сжег Свантессена, спалил на невидимом огне гнева, бессильной ярости, разрушенных надежд. Одежды императора разлезлись, плоть почернела и осыпалась пылью. Обугленный костяк осел, обращаясь в пепел.

– Вуаля, император, – пробормотал Давид.

Обруч-транслятор, неслышно упавший в кучку праха, стал меняться, растягиваться, вырастать в размерах. Обратился в овал и замер.

Осень пришла незваной и негаданной. В одну ночь деревья в парках Хассе сбросили листву и прижали ветки к стволам, словно прикрывая срам. К утру задул холодный ветер с севера, донося с просторов Заречья аромат свежевыпавшего снега.