«Но это же не воины. Отцу не нужны они, — кричало все в нем. — А истинные дружинники, те, настоящие, способные славно сражаться, столь нужные ему, вновь ускользнули на юг».

Когда он достиг лагеря у слияния рек, убитых им не было числа.

Лишившееся половины своих кораблей и лошадей, франкское войско с трудом оправлялось от ночного набега, искало виновных.

Обобранные тела простых ратников стаскивали к воде. Рубили лес для погребальных костров рыцарей — по обычаю дедов. Отдавая дань павшим, проклинали врага и тех, кто соблазнил их вернуться на землю отцов, клялись на клинках предать огню всю державу данов.

Как скот забивали рабов и пленных, которые станут лишь помехой их продвижению, и стуком мечей и секир в щиты встречали речи Вильяльма о том, что следующим их ночлегом станет Фюркат.

И все же то и дело среди восстановленных шатров вспыхивали ссоры, и едва ли не мятеж всколыхнуло решение герцога сжечь корабли. Похватав оружие, собралось было уже разойтись на два строя на плоском берегу Вистинги франкское воинство, как вдруг появился за плечом молодого герцога белоглазый воин, и взгляд этих слюдяных глаз заставил умолкнуть самые луженые глотки. Купаясь в атмосфере замешанных на вражде страха и ярости, впитывая в себя уходящую жизнь забиваемых рабов, оправлялся оборотный эрилий.

В безлунную ночь собрались воины. Пламя факелов и языки костров метались чаровскими тенями, искажая их лица, которые в свете дня обрели бы обычные человеческие черты. Лица были старые и молодые, но ни в одном не было той неопределенности, какая отмечает тех, кто, оставив позади неискушенность юности, застыл на пороге, не шагнув в двери общей залы зрелости.

Колеблющиеся тени и огненные блики исказили их, сорвав обыденные мимолетные маски, переменчивые отражения счастья, печали, гордости, раскаяния. Выпрямленные плечи, плотно сомкнутые губы и глаза… Глаза, глядящие с этих масок непреклонной решимости, как будто уставленные перед собой в пространство, но не упускающие ничего.

На фоне округлой стены смутно различимых деревьев взметали в небо оранжевые языки костры, что образовывали второй круг — охранный круг против тьмы. Он едва помнил, как его втолкнули сюда, как эти фигуры заслонили собой лесные стволы, как, казалось, разом вспыхнул огонь. Огонь — символ коварного аса. Костры Локи. Стоило ему оказаться на этом пятачке, как темные тени все, как одна, нагнулись, чтобы положить перед собой вязанки хвороста…

Давно спустилась ночь, но никто не выйдет в лес. Кто посмеет потревожить сон занемогшего конунга, если сам целитель, пользующийся покровительством Вечноюной Идунн, предписал ему полный покой? Ни стража, ни слуги не хватятся его до утра.

Внезапно он обнаружил, что на лесной прогалине, которую со всех сторон обступили древние тисы, он стоит не один. Не понять, откуда и как, но появилась в нескольких шагах от него, будто уплотнилась в черный силуэт сама ночная тьма, фигура худого воина. Но разглядеть, кто перед ним, он не мог… Чернота перед глазами расходилась огненными кольцами, плавали красные и зеленые пятна.

Он помнил лишь, как чьи-то руки схватили его за плечи, вытолкнули сперва под холодный резкий ветер — предутренний, успел отметить Вес. Он тогда еще отчаянно старался освободиться от этих непреклонных рук, закричать, чтобы поднять стражу. Но стиснувшие ему запястья и плечи пальцы как когти впивались в плоть, а рот и нос закрыла чья-то мозолистая ладонь. Вес уловил слабый запах окалины и каких-то трав, что позволило ему догадаться, кто его держит.

Что ж, с самого дня неудавшегося поджога и смерти Ловунда он ожидал их ответного удара. Нападение — на нападение. Только вот почему они тянули так долго?

И значит, все его ожидание, все приготовления впустую?

Он даже не в силах был высвободить руку, чтобы нашарить жезл.

Впрочем, нет смысла, очевидно, и пытаться — привычной тяжести камня у пояса больше не ощущалось.

А кроме того, он ничего не видел. Не видел потому, что на голову ему накинули плащ. Хорошо хоть не оглушили плотно набитой песком полотняной кишкой, как это было в обычае викингов при захвате тех, кому предстояло стать живым товаром.

И вот теперь эта округлая, окруженная тисами прогалина в лесу, где по знаку худого воина разом вспыхнул весь хворост, заключив двоих как в ловушку в последний совершенный в своей яркости круг.

Жезл!

Рука Веса мотнулась к поясу и… Ничего! Жезл, его жезл, воплощение обретенной в могильнике силы, остался где-то за этой стеной чистого как пламя солнца, как пламя битвы, как пламя смерти огня. Набрав в грудь побольше воздуха, он метнулся к стене, ожидая встретить мучительную боль ожога, которую затем покроет живительная тьма. Оранжевые языки жадно лизнули его волосы, цепкими пальцами ухватили за одежду.

И нет никаких фигур за огнем, и никаких тисов на опушке.

…беги-беги-беги… — тянулось песнопением в его голове.

…беги… беги…

Два волка бежали по обе стороны от него, Гери и Фреки неслись во всю прыть, выворачивая кривыми когтями клочья дерна. Две черные тени во мраке ночи. И еще две распахнули мощные крылья над головой — Хугин и Мунин.

Бежать…

Дыхание с хрипом вырывалось у него из груди. Деревья поднимали из земли узловатые корни, хлестали по глазам кнутами тонких ветвей. Сучки и сухие ветки цеплялись за одежду, впивались в тело. А он все бежал. Струился, как мед сквозь огонь. Затем нежеланным гостем нахлынуло воспоминание… тень худого насмешливого воина, от которой он бежал… Будто это он, тот самый ненавистный насмешник, заставил его оступиться. Вес споткнулся.

Падая, приземлился на локоть, чтобы тот подломился под его тяжестью. Инерцией падения Веса швырнуло на плечо, на левое, и вся забытая боль вновь обрушилась на него, пройдя огнем по телу.

Он лежал, тяжело дыша, запутавшись в буреломе. Все нутро у него содрогалось от этого бешеного бега, покуда хрип и одышка не стали утихать, не сказали ему, что он спасен. Вес оттолкнулся от земли.

Влажные листья облепили его обнаженные руки, будто плащом укутывая их от холода ночи. Он вздрогнул. Раз-другой поперхнулся и чуть не изверг содержимое своего желудка на лесную длань.

— Слишком быстро, — прокаркал он, сжимая гудящую голову. — Слишком быстро… О боги, моя голова…

Конунг Вестмунд позволил себе на мгновение закрыть глаза и вновь оказался…

Круг в круге. Тисы, костры и черные тени за ними. И он сам в центре. И черный человек тоже здесь, только не хохочет. Молчит. Но огненная стена изменилась, как изменились и люди за ней. Из-за чистого, как ярость, как слеза, как смерть в битве, пламени доносилось, нарастая, пение, и непоседливые огненные языки застывали, уплотнялись в вертикальные знаки.

Руны древнего Футарка. Нет, не того, какому обучали детей, каким писали по дереву недлинные послания. Не Феу, Уруз, Турисаз, Ас и Райдо, Кано и Геба, а ломаного, измененного ради волшбы Футарка Сигрдривы. Футарка детей Брагги.