– Ладно, поедем, я смотрю – ты и оделась уже…

– Так, думаю, чего тебя задерживать?

Подойдя ближе, Полинка обхватила Павла за шею, поцеловала в губы… А глаза-то сверкали, сверкали чистым речным жемчугом!

– Голову-то не напечет? – Ремезов погладил женушку по волосам. – Солнце-то, эвон, как жарит!

– Не напечет. Ты ж знаешь, милый, не люблю я никаких шапок да платков. Ну, словно бы голову что-то давит.

– Мозги, наверное, – пошутил Павел и, углядев в очах красавицы-жены вспыхнувшую было обиду, тут же перевел разговор на другое: – А где браслетик-то твой? Ну, вот этому впору? – Ремезов коснулся левой руки боярышни. – Потеряла, поди? Так давай в Смоленске закажем, по осени вот съездим, и…

Полина радостно засмеялась:

– Ой, славно! Съездим, закажем… и еще что-нибудь купим этакое!

– Купим, купим.

– А браслетик я вовсе не потеряла, нет. Деве одной подарила, Малинке опятовской, да ты ее помнишь – на свадьбе у нас пела! Да у них там, в Опятах, певуньи все, надо по осени их снова позвать, песен попеть-послушать.

Дальнее пастбище оказалось широким заливным лугом, зеленым до невозможности, с ромашками, клевером и колокольчиками. Довольные, вполне упитанные с виду буренки, сгрудившись под ореховыми кустами в тень, неспешно жевали траву. На шее у каждой чуть слышно позвякивал колокольчик-ботало.

– Вот, – впереди, по тропинке, бежал Никита, за ним еле поспевал Лекса. – Сейчас я вам все покажу. Во-он туда коней поворачивайте. Только пригнитесь – ветки.

– Ага.

Полинка-то пригнулась вовремя, а вот Ремезов не успел, задумался, да и получил крепким суком в лоб – хорошо, глаз не вышиб. Приложился крепко – голова сразу загудела, как церковный колокол, на глаза выступили слезы.

– Ой, – оглянулась, углядела боярышня. – Ты как там, любый? Подобру ли?

– Да подобру, подобру, – Павел натянуто улыбнулся. – Однако синяк, верно, будет. Этакая шишка.

– Надо подорожник приложить, – тут же соскочила с седла Полинка. – Сейчас поищу… Ага…

Нагнувшись, она поискала в траве… и вдруг ойкнула, отскочила:

– Господи, гадов-то тут сколько, змей!

– Давай-ка быстрей на лошадь, – услыхав под копытами коня злобное змеиное шипенье, нервно озаботился Ремезов. – Откуда их столько здесь?

– Видать, место такое, – не особо и торопясь, боярышня спокойно забралась в седло, опираясь на руку Павла. – А я их, ты знаешь, и не боюсь – заговор ведаю. Да и батюшка наш, отец Ферапонт, говорил – каждая тварь на земле недаром! Помнишь, Даргомысл-кузнец весной свалился – ноги распухли, не шли. Чем вылечили? Змеиным ядом. Сейчас ходит себе.

– Все так, – хмуро кивнув, Павел настороженно обернулся к пастушкам. – Вы все же поосторожней тут.

Отроки дружно рассмеялись:

– А нас гадины и не чикнут – ноги-то заскорузлые, грязные!

Ремезов только головой покачал – да уж, если, едва снег стает, все время босиком бегать, так, верно, не страшны никакие гадюки. И все же…

– Так где, говорите, становище?

– Вот тут, господине, и было. Вот – за елкой – кострище, а вон там – лошади были привязаны.

– А коровы резаные где?

– По леву руку, в овражке.

– Ясно.

Павел нехотя спешился, прикидывая, как бы невзначай не наступить на гадюку – похоже, шныряло их тут предостаточно. А что – место сырое, теплое, лягухи туда-сюда скачут – чем не гадючий рай? Только вот тут становище делать… даже хотя бы и на одну ночь… Что же, у татар совсем от жары мозги расплавились, потекли? Что бы там отроки да Полина ни говорили, а все же опасно вот так, в гадючнике, ночевать. Прямо получается не бивуак, а серпентарий какой-то.

Нечистое тут дело!

– Неправильно все как-то, – Полина словно услышала мысли. – Пойду, зарезанных коровушек осмотрю… Да ты не переживай, любый – у меня сапоги справные, ни одна змея не прокусит.

– Ага, ага. Вещий Олег тоже так говорил, а потом, если, конечно, верить Пушкину…

– Ой! – вскрикнул позади кто-то из мальчишек.

Ремезов тут же обернулся:

– Что такое – змея?! Предупреждал же!

Павел беспокоился за ребят совершенно искренне – а, ну, как и правда ядовитая гадина кого-то из них укусит? Подобная забота была совсем не характерна как для сего времени, так и для данной категории людей – кто такие были эти отроки-то? Даже не смерды или там, рядовичи – холопы!

И все же – переживал. Он же все-таки цивилизованный, двадцать первого века человек, к тому же – интеллигентный, – а Никитка с Лексой – дети, которых, как ни крути – жаль.

– Не, не змея, господине…

– Слава те, Господи!

– Мы мешочек нашли, малую торбочку. И как в прошлый раз не углядели?

Павел тут же дернулся:

– А что в мешке-то… Впрочем – давайте-ка его сюда!

Распугав змей, Никитка пробежал по тропинке и протянул боярину небольшой – со школьный ранец – мешочек. Обычную заплечную котомочку, какие берут с собой крестьяне, вот хоть те же пастушки. Внутри сумы перекатывалось что-то легкое.

Молодой человек быстро развязал бечевки… Опять все те же сырные кружочки! Твердые – едва раскусить, зато хранятся долго, и не весят почти ничего, за что их степняки и ценят, а еще – за питательность.

– Еда – да, степная, – подойдя, полюбопытствовала боярышня. – А сума… Нет, степняки такие с собой не берут. Те же татары – они ж все конные, зачем им за плечами что-то носить? Переметные сумы – иное дело.

Павел задумчиво покусал губу – а ведь дело говорила супружница! И правда, зачем татарам заплечная сумка? Нужна она им примерно так же, как мотоциклисту зонтик. Тогда – не степняки, выходит? Но пища-то – явно степная.

Полинка продолжала шарить в сумке:

– Ага! Тут и мясо.

Тоненькие, нарезанные острым ножом, ленточки… не вяленые, скорей – прелые, размятые…

– Они его сырым под седло кладут, – негромко пояснила боярышня. – Я как-то видала.

– Значит, степняки все же… татары. Милая, а что там с коровами-то?

Полинка озадаченно моргнула:

– А с коровушками тоже непонятно все. Непонятно, зачем нужно было их резать? Ради мяса? Так взято не так уж и много – больше зверье сожрало, там от зубов следы. Волки, лиса… А от ножа – мало. Знаешь, милый, давай-ка кострище посмотрим.

– Добро, поглядим, пошли.

Как-то так само собой получилось, что командовала осмотром места происшествия Полинка, а Павел лишь подчинялся, засунув далеко подальше всю свою мужскую боярскую гордость. Потому что понимал – и Полинка, и эти мальчики-пастушки смыслят в здешних обычаях и нравах гораздо больше его. К тому же они – как и все средневековые люди – куда как более наблюдательны, ведь от этого в прямом смысле слова зависела жизнь.