– Довольно много могу выпить, – Ирчембе-оглан тут же приосанился. – Самого Орда-Ичена когда-то перепивал, а уж он-то пьет, словно лошадь.

Эта была высшая похвала хану. Вообще, выпить все монголы (и найманы, и меркиты, и прочие) очень даже были не дураки, пьянство у них почиталось едва ль не за доблесть, правда, вот Чингисхан когда-то пытался бороться с «зеленым змием»… счет три – ноль, в пользу змия, разумеется.

Дорогого гостя еще не успели усадить за стол, когда явился с докладом Провор – простучав пятками по крыльцу, ворвался в людскую, дыша, словно загнанная лошадь. Бывшие там Демьянко Умник с тиуном Михайлой переглянулись.

– Ты куда это прешь? – вскочив с лавки, широко расставил руки тиун.

– К господину!

Ничуть не смутившись, отрок попытался поднырнуть под руку, да не тут-то было – Михайло ловко схватил парня за ухо:

– Ах, к господину? Экий важный боярин какой! Поди, господа-то тебя заждалися!

– Пусти! – Провор скривился, пытаясь укусить тиуна за руку, и укусил бы, коли б не вмешался Демьян.

– Пропусти его, Михайло, – быстро промолвил Умник. – Нешто он просто так рваться будет? Видать, случилось что.

– А что? – тиун пристально взглянул на Провора. – Сначала нам докладай!

Парнишка еще больше скривился:

– Не могу! Вот, ей-богу, не могу – господин приказал, чтоб только ему…

– Ладно! – решительно махнул рукой Демьянко. – Я доложу, Михайло.

Подойдя к двери, Умник решительно постучался и, не дожидаясь ответа, заглянул в горницу:

– Тут малец к тебе, господине. Говорит – срочное что-то.

Они прискакали втроем – заболотский боярин Павел с супругою да гость его, сотник Ирчембе-оглан. Втроем, если не считать Провора и сопровождавшей боярина свиты – но то простолюдины, чего их считать?

Река, разливаясь в низине шагов на двести, пенилась, журчала на перекатах, и клонившееся к закату солнце окрашивало брызги в золотисто-оранжевый цвет. Низкие берега густо заросли осокой и черноталом, а кое-где колыхали тяжелыми головушками камыши. На черных камнях застряли когда-то принесенные бурным потоком деревья и обломки бревен, даже старый дырявый челн прочно угнездился на каменисто-песчаной мели, черновато-серый, уже успевший покрыться густым мхом и склизкой зеленой плесенью. Рядом с челном, нелепо раскинув руки, лежало застрявшее в камнях тело молодой девушки, около которой уже толпились, дожидаясь приезда боярина, местные смерды.

– Они было вытащить хотели, – на ходу пояснял Провор. – Да я наказал, чтоб покуда не трогали.

– Правильно наказал, – покосившись на жену, одобрительно кивнул Ремезов. – Сейчас вот и глянем, что тут.

Всадники спешились и, оставив лошадей свите, зашагали по мелководью. Полинка шла сразу за мужем, не обращая никакого внимания на сразу же вымокшие ноги. Стоявшие у переката смерды почтительно поклонились.

– Ну? – Павел склонился к утопленнице. – И с чего вы решили, что ее убили?

Один из смердов – жилистый чернобородый мужик в длинной посконной рубахе – протянул руку:

– Стрела, господине. Вот!

– Татарская, – всмотревшись, протянул Ремезов. – С черешком.

Ирчембе-оглан невесело усмехнулся:

– Такая же, как и та, в собаке. Плохая, худой работы, стрела – ни один воин такую б не взял.

– Господине, девку-то забирать можно? – чуть выждав, осведомился смерд. – Хоронить бы пора поскорей, а то ведь – жара.

– Забирайте, – Павел рассеянно махнул рукой. – Вытаскивайте на берег, там еще раз осмотрим… Верно, милая?

– Я знаю эту девушку, – тихо промолвила боярышня. – Вернее – знала. Это Малинка, певунья, помнишь, я рассказывала?

– Да, да, припоминаю. Ты ей браслетик еще подарила серебряный… – Ремезов снова наклонился к трупу, – которого я, кстати, что-то не вижу.

– Может, берегла, дома хранила? – не спросясь, высказал идею Провор… и тут же испуганно потупился. – Ой!

Господа, впрочем, не обратили внимания на его оплошность.

– Дома? – Полинка недоверчиво покачала головой. – Она ж явно с покоса шла… Провор, узнай потом – зачем посылали?

– Сполню, боярыня-матушка!

– Или – на покос возвращалась.

– Так, покосы-то, милая, в другой стороне! – выходя на берег, напомнил Павел.

– То так, – боярышня согласно кивнула, обернулась, и в жемчужно-серых глазах ее отразилось оранжевое закатное солнце. – Но тело-то вполне могло и теченьем принести. А вверх по реке – как раз покосы. И местечко там одно есть, удобное, на безлюдье – я там всегда купаюсь.

Молодой боярин задумчиво покивал:

– Так ты думаешь, ее из-за браслета убили? Это ж надо – лиходеи какие в наших лесах завелись!

Вытащив убитую их воды, смерды осторожно положили ее на траву… черноволосая, с бледным лицом, несчастная лежала, словно живая.

– Красивая девушка, – негромко заметил Ирчембе-оглан. – На супругу твою, боярин, очень похожа.

Ремезов присмотрелся:

– И правда! Что-то такое есть…

Сказал – и замолк. Резко. Отошел к подведенной слугою лошади. Подумал вдруг, ой… нехорошие какие-то мысли в голове зашевелились…

Поправив подпругу, молодой человек украдкою обернулся, посмотрел на супругу.

– Не ее убить хотели – меня, – подойдя, прошептала та. – Ты ведь об этом и подумал, милый?

Павел ничего не ответил, лишь мотнул головой да взметнулся в седло:

– Дома поговорим. Едем.

– Подожди, – махнув рукой, Полинка подозвала смердов. – Избу тщательно осмотрите, ищите браслет… вот такой! – приподняв рукав, боярышня заголила руку. – Серебряный, с крестиком и уточкой. Запомнили?

– Запомнили, матушка, – разом поклонились смерды. – Крестик и уточка. Ежели завалился куда браслетик-то – сыщем.

– А ты, – Полина повернулась к Провору. – Завтра, как рассветет, метнись вверх по реке. Осмотри все, особенно там, у омута. Расспроси, кого встретишь – может, кто чего и видел.

– Ой, матушка! – вспомнив вдруг что-то важное, смутился подросток. – Совсем забыл доложить. Заглодовская мелкота – лет им по пять всего – никого, окромя рыбаков, на реке не видала.

– Каких еще рыбаков? – насторожился Ремезов.

– Говорят, вроде не чужие, вроде наши рыбаки – они, мелкие-то, их на ярмарке как-то видали… Только в точности не запомнили, не узнают – малы еще.

– Не запомнили? – боярышня отмахнулась от комаров только что сорванной с ближайшей ветлы веткой. – Откуда тогда ведают, что – наши? И вообще, сколько их, тех рыбаков, было-то?

– Мелкие говорят – двое, – Провор шмыгнул носом. – И раньше их видели. Но вряд ли узнают.