захолустных феодальных баронов зверинцами, клоунами, акробатами и музыкантами, а потом уже переходить к делу. Дож поощрял торговлю с западом, освободив одного себя от необходимости уплаты пошлины на приобретенные товары.

Со временем и Марко втянулся в борьбу республики против коммерческих и военных соперников. Главным из них тогда была Генуя. Город-государство, ничуть не менее корыстолюбивый, чем Венеция, ревностно охранял свою торговлю индийскими пряностями и крымским зерном, не говоря уже о торговле рыбой, солью, мехами и даже рабами. Все, что покупалось и продавалось, становилось топливом для двигателя экономики Генуи.

Чтобы предотвратить прямое столкновение, Венеция и Генуя заключили неустойчивое перемирие, однако падение Акры нарушило равновесие, поскольку обе стороны стремились контролировать этот город. Готовясь к войне с соперницей, Венеция объединилась с более слабой Пизой. На сей раз союзники были настроены решительно: всякий здоровый умом и телом, в возрасте от семнадцати до шестидесяти, был готов к немедленной мобилизации. Более того, от каждого богатого семейства требовалось профинансировать снаряжение одной или более галер. Поло не входили в число столь высокопоставленных семейств, однако общая горячность заразила и Марко. Отчасти он сам нес ответственность за резкую перемену в настроении венецианцев. После долгих лет упадка республика вдруг приготовилась отстаивать свою репутацию и интересы.

Возможно, Марко втянулся в конфликт от скуки. В Венеции его окружали серые, коричневые и желтые дома, теснившие узкие, часто зловонные каналы. Вместо того чтобы скакать на коне по широкой степи или пересекать бескрайнюю пустыню с караваном верблюдов, Марко бродил по улочкам Венеции, иной раз таким узким, что по ним можно было протиснуться только боком. Вместо далекого горизонта его взгляд упирался в окна соседнего дома, занятого унылыми домашними делами. Его жизнь лишилась величия и вкуса, сменившись рутиной торговли, счетами и долгами, утомительным крючкотворством и вздорными родственниками. Для человека, побывавшего у монголов, усвоившего буддизм, эти рамки должны были показаться невыносимо тесными.

К 1298 году Марко исполнилось всего сорок три, он все еще был в силах устремиться по следу первого попавшегося приключения. Битва при Курцоле, где он попал в плен, не стала для Венеции исполнением надежд на славу, но для него она могла стать путем к бегству.

Возможно, что для Марко плен у генуэзцев и привилегированное заключение оказались переменой к лучшему, позволив ему на время спастись из тесных пределов Венеции. Парадокс в том, что он был свободнее в тюрьме, где его не занимали обыденные дела и где он мог мысленно странствовать по всему свету: по плоскогорьям Памира, через пустыню Гоби, по изумрудной степи мимо монгольских юрт, к волшебным дворцам Ханбалыка и Ксанаду. Тюремное заключение дало этому страннику избыток времени, чтобы поведать свою историю, и нетрудно представить, как он день и ночь толкует о своих приключениях Рустикелло, который с азартом собирает горячечные излияния Марко. Неизвестно, сумел бы Марко убедить своих недоверчивых сограждан, не говоря уже обо всей Европе, в правдивости своих сказочных похождений, если бы не его сотрудничество с Рустикелло.

Рустикелло, умевший расцветить свои повести изысканными фантазиями в стиле легенд о короле Артуре и батальными сценами, отлично представлял, чем украсить правдивый рассказ Марко. Однако много повидавший купец предпочитал держаться того, что видел сам. Впрочем, точка зрения Марко, его понятия о мире и месте в нем христианства расходились с точкой зрения его читателей. За два десятилетия он пропитался монгольскими обычаями, языком и взглядами и смотрел на мир глазами монголов –  жизнелюбивых, диких и благочестивых.

Рустикелло Пизанский был не просто романистом. Он принадлежал к семейству нотариусов и обладал высокой квалификацией в этом деле. Нотариусы в Италии издавна пользовались почетом. В римской Античности они были высокопоставленными чиновниками, составляли контракты и финансовые договоры, вели хроники и занимались официальной передачей имущества, дарственными и завещаниями. Скучную работу переписчиков они перекладывали на рабов. Название профессии происходит от широко применявшейся системы скорописи, называвшейся на латыни notae Tironinae, по имени секретаря Цицерона, Тулия Тирона, который, по преданию, изобрел эту систему для записи многословных речей Цицерона. Писцы, пользовавшиеся этой системой, назывались нотариусами и вращались в высших кругах римской бюрократии. Их христианские преемники, нотарии, прилежно записывали проповеди священников, вели протоколы судов над христианами. После распада Римской империи нотариусы стали платными работниками, пользовавшимися авторитетом по всему христианскому миру. Они были непременной частью юридической системы. В качестве нотариуса Рустикелло мог заверить подлинность приключений Марко.

Литературная фантазия Рустикелло склоняла его к темам сражений, странствующих рыцарей и добродетельных девиц, зато профессиональная выучка требовала получить от Марко доказательства. Как иначе мог он документировать его путешествие, не говоря уже о фантастических эпизодах, которым тот якобы был свидетелем? Марко, пишет Рустикелло, «записал лишь немногое, что еще сохранилось у него в памяти, и это малая доля в сравнении с множеством и почти бесконечным числом вещей, которые он мог бы описать, если бы надеялся на возможность вернуться в наши земли; однако, полагая почти невероятным, что он когда-либо оставит службу у великого хана, государя татар, он записал в своем дневнике лишь немногое».

К счастью для потомства –  и для Рустикелло, –  не все пропало. Находясь в тюрьме, Марко Поло получил свои записки и, оживляя ими воспоминания, «сумел пересказать все это мастеру Рустикелло, гражданину Пизы, находившемуся с ним в той же тюрьме в Генуе в то время, в 1298 году от Рождества Господа нашего Иисуса Христа».

Марко был знаком с персидским и монгольским языками, неизвестными на Западе, и, конечно, знал венецианский диалект, но ни один из этих языков не годился для задуманного Рустикелло эпического повествования. Только французский, язык романов –  то есть историй о приключениях –  подошел бы для него, но нет сведений, что Марко знал французский. Зато его знал Рустикелло, во всяком случае, знал своеобразную, лишенную грамматических правил версию этого языка. Итак, двое итальянцев составили эпическое повествование об Азии на французском [60]. Правила языка представляли серьезную проблему для секретаря Марко. Он упоминает Марко Поло то в первом лице, то в третьем, переходя от одного к другому без видимых причин. Да и книгу иногда именует «моя книга», подразумевая авторство Марко Поло, а иногда «наша книга» –  плод сотрудничества. Рустикелло часто пишет по-разному одни и те же слова, порой на той же странице. Особенно трудно ему давались времена глаголов во французском языке, и потому рассказ сбивается с настоящего на различные формы прошедшего времени, часто в одном предложении. Его безграмотный французский веками приводил в отчаяние переводчиков, пытавшихся понять, что именно он имел в виду.

Можно представить