— Не знаю. Держу в голове самые разные варианты. Не исключаю и этот. Но посмотрим. Больше всего мне бы хотелось взять их с поличным, на горячем. И с Жихаревым на борту.

— Откуда он там возьмется?

— Есть у меня кое-какие подозрения.

К вечеру они отправили поближе к рыбацкому подворью Турмана. Если он ночью увидит, что шхуна отходит от берега, он подаст им световой сигнал. Для этого они снабдили его жестяной банкой с намоченными керосином тряпками и коробком спичек.

На маяке оставили Гольдмана, его подменял Бушкин. Они должны были круглосуточно неусыпно дежурить на маяке и поддерживать телефонную связь с Судаком. Туда выехали Кольцов и Красильников.

Звонок раздался в полночь. Гольдман сообщил Кольцову, что шхуна с погашенными топовыми огнями отошла от берега и подняла парус.

О сторожевом катере Кольцов договорился с пограничной службой ещё накануне днем. Моторист и рулевой полтора дня томились в катере, ожидая приказа выйти в море. Ночью, едва Кольцов и Красильников с тремя своими подчиненными спустились к берегу, как катер гулко забарабанил и, выждав, когда гости разместятся, как застоявшийся конь, сорвался с места.

Какое-то время они мчались по морю, словно сквозь туннель. Скорость угадывалась лишь по реву мотора и соленым брызгам в лицо. Ни неба, ни воды видно не было. Потом, когда глаза чуть привыкли к темноте, по сторонам катера и чуть сзади стали едва видны, скорее угадывались два упругих буруна. Они изгибались крутой дугой и были похожи на два больших колеса, пытающихся догнать мчащийся в черноте ночи катер.

Такой сумасшедший бег по морю длился около часа. Затем моторист отключил двигатель, и катер ещё какое-то время, все ниже зарываясь в бризовую волну, остановился. После басовитого рокота двигателя вдруг наступила оглушающая тишина.

— Почему остановились? — спросил Кольцов у вышедшего из рубки рулевого.

— Мы на траверзе Стамбула. Они должны пройти где-то здесь, — объяснил рулевой. — Подождем.

Ждали полчаса. Потом еще час.

Волна играла не заякоренным катером, хлестала по ее бортам, разворачивала, крутила.

Моторист и рулевой стали заметно нервничать. Часто курили, коротко о чем-то переговаривались.

— А, может, они раньше нас здесь проскочили? — спросил Кольцов у рулевого.

— Не должно бы!

— Не должно или не проскочили? — настойчиво спросил Кольцов.

— Тут они точно не проскочили, — уверенно ответил подошедший к ним пожилой моторист. И затем, размышляя, добавил: — Может, на Гудауту свернули? Под грузинский берег.

— Ну и что будем делать?

Кольцов начинал понимать, что хитроумная поимка бандитов с поличным, на которую потрачено столько сил и времени, похоже, начинает рушиться. Быть может, прав был Красильников, когда убеждал его: «Чего мудрить! Накроем их без всякой канители». Но хотелось с канителью. Хотелось изящно, с поличным.

— Ловить будем! — решительно сказал рулевой. — Даже если на Гудауту свернули, далеко пока уйти не успели. Наши будут!

И снова взревел мотор. Высоко задрав нос, катер встал едва ли не на дыбы.

Ночь истаивала. Стояла все та же темень, но сквозь небесную черноту стали проглядывать высокие холодные звезды, и слева по борту узкая серая полоска отделила море от неба.

— Ну что? — вновь нетерпеливо спросил Кольцов у рулевого.

— Пока не видать, — вглядываясь в предрассветные сумерки, ответил тот.

— Прозевали?

— Не может быть! — уверенно ответил рулевой. — Говорю, не может быть, что б они хитрее нас оказались. Они думают, что мы их на траверзе Стамбула ищем, а сами под бережок, на Анапу движутся. Они на той шхуне открытого моря боятся.

— Что, знакомая шхуна?

— Одномачтовка? Так полагаю, что это наша, к Судаку приписана. Старика Власенка корыто. Семь раз штормами калеченная, семь раз тонула. Ее, в аккурат, с неделю назад украли.

Прошло минут двадцать. Кольцов, стоя рядом с рулевым, вглядывался в серую даль. «Глупое дело! Что тут можно увидеть! — с тоской подумал он. — Проглядели!»

И тут рулевой вдруг показал Кольцову:

— Глядите! Ползут, голубчики!

— Где?

— Да вон же! Во-он, под самым бережком.

Кольцов ничего не видел.

— Хитрые, заразы! — повеселевшим голосом сказал рулевой.

— Может, какая другая? — усомнился Кольцов.

— Она! Я ее из сотни узнаю. Она когда-то двухмачтовой была.

Потом и Кольцов увидел серую посудину под косым парусом, неторопливо плывущую почти под самым берегом. Показал Красильникову.

— И скажи, еще какой-нибудь час, и за Таманью в заливах бы спрятались. Точно, не нашли бы, — продолжал вслух радоваться удаче рулевой. — А потом бы они, на следующую ночь — вдоль бережочка до Батума…

Ещё было сумеречно, но шхуна уже была хорошо видна. Катер весело мчался ей наперерез. Глядя перед собой, рулевой продолжал громко комментировать.

— Заметили!… Куда ж вы теперь, голубчики! Скрыться-то некуда, кругом мели!

На шхуне, и верно, начался какой-то переполох. Трое с чем-то носились, что-то сбрасывали за борт.

— Ну что, крысы! Ищете норку? — войдя в азарт, закричал рулевой. — А ну, Афанасий! Влупи в оба глаза!

И моторист Афанасий, развернув два прожектора, осветил шхуну. Там на мгновенье все замерли, потом стали торопливо убирать парус. Моторист на расстоянии выключил двигатель катера, и он уже по инерции стал приближаться к шхуне.

Вдоль борта катера встал Кольцов и Красильников с револьверами, и трое особистов с винтовками. Катер тихо, кранцами, прислонился к шхуне. Моторист, несмотря на трех, угрюмо исподлобья глядящих на него мужчин, перепрыгнул на борт шхуны и, завернув швартовый канат за кнехт, подтянул к ней катер.

Двое особистов из команды Кольцова прошли на шхуну. Один из них заглянул в рулевую рубку, велел сидящему там Андрею Лагоде присоединиться к остальным трем, которые стояли на разбросанных по дну шхуны рыболовных сетях.

— Оружие, ножи попрошу сдать. Гранаты, если имеются, тоже.

— Оружия нет. А ножи… Как же рыбаку без ножа?

Кольцов уже тоже поднялся на шхуну и слышал этот разговор:

— Приказывают — сдайте! — коротко сказал он.

На сети к ногам Кольцова упали три финских ножа с короткими, но широкими лезвиями.

— А оружие — в море? — спросил Кольцов. — Или припрятали? Заранее скажу, оно вам больше не понадобится.

— Какое оружие? Какие гранаты? — коротконогий Василь попытался сыграть возмущение. Он начинал понимать, что дело их проиграно и самое время спасать свою шкуру. Но как?