немногие имели военный опыт. Деды, как верно предположил офицер, воевали еще в Гражданскую, а остальные большинство служили срочную, то есть с оружием обращаться умели, но не были обстрелянными.

«И как мне с ними в бой идти?», – грустно думал Крохин, глядя на свое разношерстное воинство. Но деваться было некуда: буквально через день их перебросили на окраину завода, где отвели участок на левом фланге батальона.

***

В первый же день старший лейтенант понял, что был совершенно не прав по отношению к своим подопечным. Может быть, всех тонкостей армейской субординации они не знали, потому обращались друг к другу по-старинке, даже от младших к старшим не «товарищ старший сержант, разрешите доложить», а «Михалыч, я хотел тебе сказать».

Но это были мелочи по сравнению с тем, как эти простые работяги дружно принялись рыть окопы и ходы сообщений, тщательно окапываться и строить блиндажи. С каким усердием и смекалкой трудились, чтобы обеспечить надежную оборону отведенного роте участка. Крохин ходил, смотрел и радовался, что ему достались именно они, рабочие Сталинградского тракторного.

Ведь раньше-то видал он и других ополченцев. Под Москвой, например. Случилось ему однажды слышать рассказ о том, как погибал целый полк, составленный из советской интеллигенции: писателей, художников, музыкантов и прочих людей. Слов нет, были они как один яркими патриотами советской Родины. Только воевать не умели совершенно, а благодаря своей наивности шли на немецкие пулеметы в полный рост, словно хотели запугать тех своим бравым видом.

Шли и гибли один за другим. От того полка к вечеру осталась горстка израненных бойцов, которых отвели в тыл. Кого в госпиталь, кого на переформирование. Но сталинградские мужики оказались другими. Они не спешили идти в атаку, сверкая трехгранными штыками на жарком августовском солнце. Вместо этого они уперлись в землю, чтобы не пропустить немцев к городу и Волге.

***

Крохин чувствовал, что ему из этого окопа уже никогда не выбраться. Обидно было вот так умирать, не узнав, чем закончится эта громадная битва за Сталинград, которая только-только началась буквально на его глазах. Всех масштабов сражения, конечно, старший лейтенант охватить не мог, но чувствовал его размах.

Да и как-то мельком, случайно, увидел в штабе полка карту Сталинградского фронта, на которой были нарисованы синие стрелки, рвущиеся к Волге. Вообще-то за такое подглядывание, пусть и ненарочное, в особом отделе по головке бы Крохина не погладили. Чтобы не совал нос не в свое дело. Потому он постарался никому ничего не говорить, а лишь задумался о том, какие громадные силы и средства вовлечены в это сражение.

Из школьного курса Крохин помнил карту Куликовской битвы. Головной полк, полки правой и левой руки, засадный полк. Авторы книжки схематически обозначили стрелочками, как двигались русские, и куда били татаро-монголы. Тогда, в детстве, Крохину казалось, что это была величайшая битва в истории человечества: в ней участвовало больше двухсот тысяч человек с обеих сторон!

Но теперь старший лейтенант понял: под Сталинградом заварилась такая густая и настолько многолюдная каша, что по сравнению с ней Куликовская битва – всего лишь небольшой фрагмент или, как говорили в штабах, бой местного значения. Но Крохин не жалел, что умирает тут, на этом поле боя «местного значения».

Ему было жаль, что не увидит он больше своего сына Геру, который в этом году пошел в четвертый класс, и любимую жену Елену, которые остались в их маленькой уютной квартире на окраине Москвы. Что не сможет с ними прогуляться по набережной Москвы-реки и покушать любимого мороженого сынишки – сливочного с шоколадной крошкой. Что больше не поцелует свою нежную супругу и не скажет ей «Люблю тебя очень».

***

Лёля, добравшись до блиндажа, в котором и вокруг которого лежали раненые, ужаснулась: как ей перевезти такое количество людей в тыл?! Ведь тут не один грузовик нужен, а целая автоколонна! Или, по крайней мере, потребуется сделать несколько поездок туда и обратно.

Но ведь ночь, степь перепахана воронками, забросана обломками танков и самолетов, как все это объехать, не включая фары?! Ведь если фашисты заметят, – расстреляют на несколько минут. Лёля бессильно присела на деревянный ящик и задумалась. Солдат, что привел ее сюда, закурил, пряча папиросу в рукав, чтобы не отсвечивала далеко.

«Что же мне делать?!», – в отчаянии думала Лёля. И приказ не выполнить нельзя, и оставить этих раненых, умирающих без помощи бойцов тоже. Да и позвать некого: не зенитчиц же, в конце концов! У них своих раненых много, да и тех вывозить не на чем – единственный грузовик и тот взорвали немцы.

В кромешной тьме душной августовской ночи Лёля вдруг почувствовала, как что-то тронуло ее в руку пониже плеча. Она ощутила горячее дыхание, рукав стал влажным. «Меня ранило, кажется», – с тоской подумала девушка и повернула голову. Тут же отпрянула в сторону и шлепнулась на землю: прямо перед ней стояла лошадь и смотрела грустными огромными глазами.

«Привидится же такое! – подумала Лёля. – Это у меня галлюцинация после контузии. Сейчас пройдет», – и она крепко зажмурилась. А когда открыла глаза, лошадь стояла на месте и тяжело дышала. Из-за нее, из густой темноты медленно вышел старик с белой бородой. Подойдя к Лёле, он протянул ей руку и помог подняться.

– Не бойся, дочка, я не привидение, – улыбнулся старик. – Меня звать Сан Саныч, фамилия Иванцов. Я из здешнего колхоза «Красный коммунар», конюхом работаю. Ну, работал то есть, пока эти, – он кивнул в сторону немцев, – не пришли. Я тут пяток лошадок в балке схоронил, когда бой начался. Сидел три дня, ждал, что скажут, чего дальше делать. А нет никого. Вот не выдержал, и когда стихло все, сюда пошел. Подумал: может, сгожусь на что.

– Дедушка! Милый вы мой! Да мне вас сам бог послал! – радостно обняла Лёля старика.

– Батюшки-святы, впервые вижу, что комсомолка в бога верует, – усмехнулся Сан Саныч.

Лёля покраснела. И хотя это было незаметно в темноте да на покрытом пылью лице, ей стало неловко.

– Я так… к слову, – смущенно сказала она.

– Ну-ну, девонька, не тушуйся, – поддержал ее старик. – Времена настали такие, что без божьей помощи не обойтись нам. Говори, что делать-то?

– А далеко ваши подводы? – спросила Лёля.

– Туточки, метров триста, – сказал Сан Саныч.

– Вы вот что. Я дам вам бойцов, которые умеют с лошадьми управляться, и вы спешите сюда, вот к этому