всеобщими воплями и слезами: «Мы были единственной в истории группой, которой дирижировала задница. Иначе ориентироваться в этом море звука было невозможно». Но как бы старательно они ни следили за Элвисом, они не могли предсказать, что он выкинет в следующий раз. «Я могу рыгнуть, — дурачась, говорил Пресли. — А зрители завизжат». Он рыгал, они визжали.

Посреди ночи они зафрахтовали самолет, чтобы успеть из Амарилло в Нэшвилл в студию звукозаписи к 9 часам утра. Перед самым закатом они потерялись и приземлились на посадочную полосу в Эльдорадо, штат Арканзас, чтобы заправиться топливом. Было холодно, и музыканты жались друг к другу в крошечном кафе, зевая и перебрасываясь отрывочными фразами. Начало светать, когда они вновь поднялись в воздух. Скотти сидел рядом с пилотом, и тот попросил его на минутку подержать штурвал, пока он изучал карту. Как только Скотти взял в руки штурвал, двигатели самолета закашляли и заглохли, а самолет начал терять высоту. Началась паника. Билл натянул на голову пальто и проклинал тот день, когда он позволил себя уговорить сесть в эту летающую развалюху. Тут пилот обнаружил, что при заправке команда забыла переключить питание на полный бак, а заправщик не удосужился заполнить топливом пустой бак. Когда в конце концов они добрались до Нэшвилла, Элвис полушутя–полусерьезно объявил: «Ну, не знаю, полечу ли я когда–нибудь еще».

Во время записи проявилась всеобщая напряженность. Музыканты работали с 9 до 12 утра, записали почти двадцать вариантов одной песни, и ничего более. Это была подготовленная Стивом Шоулзом баллада «I Want You, I Need You, I Love You». Ha бэк–вокал опять было поставлено плохо подобранное трио, которое участвовало в первой записи в Нэшвилле: Бен и Брок Спиры из группы «Семья Спир» и Гордон Стокер из Jordanaires. Во время перерыва Элвис спросил Стокера, где были остальные ребята. Всего лишь месяц назад он играл с ними в Атланте на концерте с участием комика Рода Брэефилда, двоюродного брата Миссисипи Слима, и его брата, дядюшки Сипа. Элвис и Jordanaires в скором времени планировали записать что–нибудь вместе. Стокер и так уже кипел от злости, что на запись не взяли остальных членов Jordanaires, и своим вопросом Элвис дал ему шанс, которого он ждал. «Это был самый худший звук из всех записей Элвиса. Он казался приглушенным и вообще был плохим. Нужен был полный квартет. А Чет даже не дал Элвису полного квартета. Брок пел басом, настоящим басом, а Бен вообще непонятно чем. А я там сбоку припеку — первым тенором. Элвис нормально воспринял мою горячность, был очень тактичен и вежлив и знал, чего хочет. Я рассказал ему, что я был единственным из Jordanaires, кого пригласили на запись. У Элвиса не хватало времени на болтовню, и поэтому, наверное, он не договорился о том, чтобы нас всех пригласить. Он спросил меня: «У Jordanaires есть возможность работать со мной?» А я ответил: «Конечно, есть. Готовы приступить!»

Когда Стив Шоулз узнал о том, как прошла запись, он был вне себя от злобы. Ведь он говорил Полковнику, причем много раз, и Тому говорил, что RCA требовалось больше времени на подготовку, что сроки поджимали — нужно было собрать альбом к 15 апреля, чтобы выпустить его к осени. «Я знаю, что у Элвиса напряженная программа, и не могу вас в этом винить, — писал он в феврале, — но главной целью этого письма является доведение до вашего сведения, что в ближайшее время нам нужны его новые записи». В следующие месяцы записано ничего не было, а теперь, в середине апреля, Том ничего не хотел слышать, а Элвис тем более (если он еще сохранил способность что–нибудь слышать), и Шоулз все чаще задумывался, правильно ли он выбрал место для записи. В Нэшвилле от его имени работал Чет, но было очевидно, что у Чета с Элвисом дела не ладились. Это было видно из пространного отчета Чета, не говоря уже о том, что записали они там всего одну песню. Шоулз подождал неделю–другую, затем написал еще одно письмо Тому, жалуясь, что записям должно уделяться больше внимания. Но это было все равно что бежать вдогонку за уходящим поездом. На записи в Нэшвилле Элвису вручили золотой диск за «Heartbreak Hotel», проданный тиражом более 362 тысяч копий. Шоулза душил его же собственный успех.

Запись, может быть, и продолжалась бы дольше, если бы не желание Элвиса и остальных музыкантов оказаться дома хотя бы на несколько часов после долгого отсутствия. Тем более что Чет заказал всего три часа студийного времени. Так что музыканты погрузились в арендованный самолет и отправились тем же вечером в Мемфис. В полете самолет попал в зону турбулентности, и Скотти сообщил, что «Билл просто с ума сходит. Он был до смерти напуган и спрыгнул бы с самолета, если бы мог». Элвис ответил: «Потерпи немного, Билл. Как только доберемся до Мемфиса, все решим». В следующий пункт назначения мы летели на обыкновенном рейсовом самолете.

Гастроли по Техасу продолжались: Сан–Антонио, Амарилло, Корпус–Кристи, Вако, где перед выходом на сцену Элвис дал коротенькое интервью Би Рамирес, репортеру из «Вако ньюс трибюн». «Что вы хотите обо мне узнать, дорогуша?» — спросил он, уставившись из–за кулис на четыре тысячи беснующихся подростков, наполовину напуганный, наполовину гордый», — написала Рамирес.

«— Элвис, вы знаете, что в вас такого, что заставляет девчонок сходить с ума?

— Нет, наверное, что–то от Бога. Я, знаете, в это верю. Понимаете, о чем я говорю, дорогуша? И я благодарен. Только немного боюсь. Боюсь, что исчезну так же внезапно, как появился. Понимаете, о чем я говорю, дорогуша?

Когда Пресли говорит, он смотрит прямо перед собой или уходит в себя. А потом поворачивается с этой фразой «Понимаете, о чем я говорю, дорогуша?» и смотрит в упор.

— Элвис, я слышала, вы ходите во сне.

— Меня мучают кошмары.

— Какие?

— Мне снится, что я собираюсь с кем–то драться, или вот–вот попаду в аварию, или что я что–то ломаю. Понимаете, о чем я говорю, дорогуша? (Понятия не имею, о чем он.)

— Откуда вы родом?

— Из Мемфиса, штат Теннесси.

— Ну да, это ведь то место, откуда берутся все кантри–певцы?

— Может быть, но я не пою кантри.

— Вы относите себя к какому–то конкретному типажу, я имею в виду вашу манеру исполнения?

— Нет, не осмеливаюсь.

— Почему?

— Потому что боюсь. Понимаете, о чем я говорю, дорогуша?

—