— Все были ко мне так добры, — сказала она. — Миссис Картер подарила мне очень миленький пуф.

Скоби оглядел комнату: нигде не было ничего своего — ни фотографий, ни книг, ни безделушек; но тут же он вспомнил, что она ничего не спасла от океана, кроме себя самой и альбома с марками.

— Что, ждут налета? — испуганно спросила она.

— Налета?

— Выли сирены.

— Не обращайте внимания. Очередная тревога. Они бывают примерно раз в месяц. И никогда ничего не случается. — Он снова кинул на нее внимательный взгляд. — Зря они вас так рано выписали из больницы. Не прошло еще и полутора месяцев…

— Я сама попросилась. Мне хотелось побыть одной. Люди все время приходили туда на меня смотреть.

— Что ж, пожалуй, я пойду. Не забудьте, если вам что-нибудь понадобится: я живу рядом, в конце дороги. Двухэтажный белый дом на болоте, против автопарка.

— Может, вы подождете, пока кончится дождь? — спросила она.

— Не стоит, — сказал он. — Дождь, видите ли, будет идти здесь до сентября. — Ему удалось заставить ее улыбнуться натянутой, бледной улыбкой.

— Какой страшный шум.

— Не пройдет и двух-трех недель, как вы к нему привыкнете. Живут ведь рядом с железной дорогой. Но вам даже привыкать не придется. Скоро вас отправят домой. Пароход будет через две недели.

— Хотите выпить? Миссис Картер подарила мне не только пуф, но и бутылку джина.

— Тогда надо помочь вам ее выпить. — Когда миссис Ролт достала бутылку, он заметил, что она наполовину пуста. — У вас есть лимоны?

— Нет.

— А вам дали слугу?

— Дали, но я не знаю, что с ним делать. Да его никогда и не видно.

— Вы пьете чистый джин?

— Ах нет, я к нему не притронулась. Слуга опрокинул бутылку — так он по крайней мере объяснил.

— Я утром с ним поговорю, — сказал Скоби. — У вас есть ледник?

— Да, но слуга не может достать лед. — Она бессильно опустилась на стул. — Не подумайте, что я такая дура. Просто я еще на знаю, на каком я свете. Все мне здесь чужое.

— А вы откуда?

— Из Бэри-Сент-Эдмундса. Это в Суффолке. Я была там всего каких-нибудь два месяца назад.

— Ну нет. Два месяца назад вы уже были в шлюпке.

— Да. Совсем забыла.

— Зря они вас выпустили из больницы, ведь вы же совсем одна.

— Я уже поправилась. Им нужна была койка. Миссис Картер приглашала меня погостить у нее, но мне захотелось побыть одной. А доктор сказал, чтобы мне во всем потакали.

— Я понимаю, почему вам не хотелось жить у миссис Картер, — сказал Скоби. — Вы только скажите — я тоже уйду.

— Лучше подождите отбоя. Понимаете, у меня немножко расходились нервы.

Скоби всегда удивляла женская выносливость. Эта женщина провела сорок дней в шлюпке, в открытом океане, и жалуется, что у нее немножко расходились нервы! Он вспомнил погибших, о которых докладывал главный механик: третий помощник и двое матросов умерли от истощения, кочегар напился морской воды, сошел с ума и утонул. Мужчина не выдерживает тягот. А эта женщина лишь теперь дала волю своей слабости.

— Вы уже решили, как жить дальше? — спросил Скоби. — Вернетесь в Бэри?

— Не знаю. Может быть, поступлю здесь на работу.

— А вы когда-нибудь работали?

— Нет, — призналась она, не глядя на него. — Видите ли, я всего год как кончила школу.

— А вас там хоть чему-нибудь научили?

Ему казалось, что больше всего ей поможет сейчас болтовня — пустая, бесцельная болтовня. Она думает, что ей хочется одиночества, но на самом деле ее тяготит бремя чужой жалости. Разве может такой ребенок играть роль женщины, чей муж утонул чуть ли не у нее на глазах? С таким же успехом ей пристало играть роль леди Макбет {49}. Миссис Картер, конечно, трудно сочувствовать ее беспомощности. Уж эта-то знает, как себя держать, не зря ведь она похоронила мужа и троих детей.

— Лучше всего — играть в баскетбол, — отозвалась миссис Ролт, нарушив течение его мыслей.

— Для учительницы гимнастики у вас сложение неподходящее, — заметил он. — А может, и было подходящее, пока вы не попали в эту передрягу?

И вдруг она заговорила, будто он произнес заветное слово, отомкнувшее какую-то дверь, — он уж и сам забыл, что это было за слово, может быть, «учительница гимнастики», — она сразу затараторила о баскетболе (миссис Картер, подумал Скоби, верно, только и твердила ей, что о сорока днях в шлюпке да о трехнедельном супружестве).

— Я два года играла в школьной команде, — рассказывала она, подавшись от увлечения вперед, опустив подбородок на руку и опершись костлявым локтем на костлявое колено. Своей белой кожей, еще не пожелтевшей от акрихина и от солнца, она напоминала кость, которую отмыло и выбросило море. — А раньше целый год играла запасной. Если бы я осталась еще на год, я была бы уже капитаном. В сороковом году мы побили Родин и сыграли вничью с Челтенхэмом.

Он слушал с напряженным интересом, какой обычно вызывает в нас чужая жизнь, с тем интересом, который молодые ошибочно принимают за любовь. Сидя с рюмкой джина в руке и слушая Элен под шум дождя, он чувствовал ту неуязвимость, которую дают человеку годы. Она рассказывала, что ее школа стоит на холме, сразу за Сипортом; у них была француженка, мадемуазель Дюпон — ну просто ведьма! Директриса читала по-гречески совсем как по-английски, например Вергилия…

— Я всегда думал, что Вергилий — это латынь.

— Ах да. Я хотела сказать — Гомера. Вообще я была не очень-то сильна в древних языках.

— А в чем вы были сильны?

— Я была, по-моему, второй ученицей по математике, но тригонометрия всегда у меня хромала.

Летом они ходили в Сипорт купаться, каждую субботу устраивали пикник где-нибудь на холмах, иногда ездили верхом на пони, а однажды затеяли велосипедные гонки через все графство — они чуть не кончились бедой: две девочки вернулись около часа ночи. Он слушал как завороженный, вертя в руках рюмку и забыв, что ее надо выпить. Сирены провыли отбой, перекрывая шум дождя, но ни он, ни она не обратили на это внимания.

— А на каникулы вы ездили домой? — спросил он.

Выяснилось, что мать ее умерла десять лет назад, а отец был священником при соборе в Бэри. Они жили в маленьком домишке на Энджел-хилл. Видно, в Бэри ей нравилось меньше, чем в школе; она снова стала о ней рассказывать, вспомнив учительницу гимнастики, которую звали, как и ее, Элен: весь класс был без ума от учительницы, это было всеобщее Schwärmerei [28]. Теперь она свысока посмеивалась над прежней