Тот взглянул на карманные часы:

— Обещала через два часа.

— Сядьте, — снова посоветовал Губский. — Вы отсюда никуда не выйдете!

Табба сделала шаг назад, открыла сумку, достала оттуда револьвер, направила на Губского.

— Раньше у меня был только один враг — власть! Я ее ненавидела за несправедливость, жестокость, воровство, беззаконие!.. Отныне у меня появился второй враг — это вы!.. Вы еще более чудовищны в беззаконии и вероломстве, чем существующий режим! Вы рветесь к власти, и на этом пути не знаете ни жалости, ни чести, ни сострадания, ни совести! И теперь я буду убивать как тех, так и других! Я ненавижу вас сильнее, чем существующий режим! Потому что вы обманули мои надежды! У меня нет больше надежды, поэтому мне незачем жить! Мне лучше подохнуть, чем жить с пустой душой! Будьте вы прокляты!

— Опустите оружие! — крикнул Губский, и в этот момент Табба нажала на курок.

Он рухнул тяжело, с удивлением на изменившемся лице. Портнов бросился было на мадемуазель, но она тут же выпустила в него сразу несколько пуль.

Типографские машины продолжали шуметь — в магазине никто ничего не слышал.

Бывшая прима легко ступила на ступеньку пролетки, приказала Антону:

— Гони и не оглядывайся!

Она не заметила, как из подъехавшего к дому экипажа вышла мадам Гуральник.

Возле небольшой гостинички в районе Черной речки актриса велела Антону остановиться, поспешно направилась ко входу.

— Позвонить, — сунула портье копейки, набрала номер. — Катенька, срочно разыщи возле дома прапорщика… ну, калеку, который приходил… скажи, чтобы через час ждал меня подле памятника Екатерине… Да, который напротив Александринского театра.

…Когда пролетка подкатила к памятнику Екатерине Второй, Илья Глазков уже находился здесь. Ковылял в толпе праздной вечерней публики, сторонился маячившего поодаль городового, наблюдал за группой танцоров-любителей, лихо отплясывавших танго, озирался, боясь прозевать Таббу.

— Видишь хромого с палкой? — показала актриса Антону.

— Которого Катерина давеча встречала, что ли?

— Вели, чтоб сюда шел.

Извозчик спрыгнул с козел, решительно направился к скверу.

Илья с трудом забрался в пролетку, тут же приник к руке Таббы.

— Здравствуйте, мадемуазель… Счастлив, что понадобился вам. Что-нибудь особо важное?

— Куда ехать будем? — подал голос Антон.

— По какому адресу ваша квартира? — спросила актриса прапорщика.

— На Старо-Невском.

— Гони туда, — приказала Табба извозчику.

Пролетка тронулась.

— Вы желаете ко мне? — испугался Глазков.

— Желаю взглянуть, как вы живете.

— Ко мне нельзя, госпожа. Там полнейший бедлам. Нищета. Прошу, не унижайте окончательно! Вы потеряете ко мне всякое уважение!

— А может, приобрету?

— Нет, нет… У меня даже посуды подходящей нет, чтобы воды подать.

— Воду не пью, предпочитаю вино, — отшутилась Бессмертная. — А под вино мы что-нибудь разыщем.

В то же самое время на другом конце огромной страны подпоручик Буйнов в сопровождении двух конвоиров собственноручно открыл амбарный замок на дощатой двери и громко позвал:

— Просыпайся, Иван!.. Кара Господня опять явилась!.. Может, хотя бы сегодня расскажешь что-нибудь подходящее!

В ответ никто не отозвался. Илья Михайлович заглянул и от неожиданности отшатнулся.

Посередине барака висел солдат Зацепин. Лицо его почернело, веревка, на которой он повесился, была завязана на стропилах надежно, умело, и лишь концы ее вяло покачивались от небольшого сквозняка.

Срочно прибывшие из столицы в Одессу старший следователь Конюшев и судебный пристав Фадеев находились в разных углах просторного кабинета и с интересом наблюдали, как вел допрос полицмейстер города полковник Соболев.

За отдельным столиком расположился писарь, ловко и даже артистично отстукивающий тексты на пишущей машинке.

Старпом «Ярославля» Ильичев Сергей Сергеевич сидел посередине комнаты, держался спокойно, отвечал четко, в чем-то вызывающе.

Полицмейстер с самолюбованием расхаживал по поскрипывающему начищенному паркету, задавал вопросы старпому парохода «Ярославль» неторопливо, с издевкой.

— Вот объясните, господин Ильичев, на судне случается чрезвычайное происшествие — бесследно исчезает человек. И не просто человек, а офицер!.. Мичман! — Он наклонился к допрашиваемому. — Вы ведь одним из первых узнали, что мичман Гребнов погиб?

— У нас нет данных, что мичман именно погиб, — пробормотал Ильичев. — Просто исчез.

— Исчез, будучи на пароходе?

— Да, будучи на пароходе.

— Как это?

— Возможно, смыло волной.

— Возможно!.. И какова же реакция капитана? Или ваша, в конце концов? Были поиски трупа? Проводилось ли внутреннее расследование? Было ли обращение к властям ближайших портов о помощи? Нет! Всего лишь шифрограмма в пароходство и не более того.

— Происшествие случилось ночью в сотнях миль от берега, и искать тело погибшего смысла не имело. Это первое… Второе — по прибытии в ближайший порт на судно немедленно была приглашена полиция, и ею же была произведена соответствующая процедура расследования, о чем есть соответствующий документ. И третье… Капитан парохода провел скрупулезное расследование случившегося среди членов команды, в результате которого выяснилось следующее: мичман Гребнов имел склонность к регулярному и непомерному употреблению алкоголя, что, видимо, и привело к несчастью.

— Позвольте, Аркадий Алексеевич! — подал голос Конюшев и тут же сменил вальяжный тон допроса на более жесткий. — Вам было известно, господин старший помощник, какую обязанность выполнял мичман Гребнов в рейсах на Сахалин?

— Обязанность мичмана.

— А кроме того?

— Обязанность мичмана, — повторил Сергей Сергеевич.

— Лукавите, уважаемый… Мичман Гребнов Владимир Борисович был секретным агентом Департамента полиции, и в его обязанности входило наблюдение не столько за членами команды, сколько за господами, совершающими плавание на Сахалин и обратно.

— Мне об этом неизвестно.

— Пусть это останется на вашей совести. Или на совести следствия, которое будет заниматься этим делом. — Конюшев склонился совсем близко к старпому, поинтересовался: — Вы предупреждены о судебной ответственности, о даче заведомо ложных показаний?

— Да, я подписал такую бумагу.

— Сколько длилось путешествие с Сахалина до Одессы? — вступил в разговор Фадеев.

— Пять месяцев и семнадцать дней, — ответил Ильичев.