Голос прервал:

— А что у вас там за странный свет? Это не за этой штукойходил красноголовый? Тогда твои дела плохи.

— Почему?

Голос хмыкнул:

— Он стер с лица земли Автанбора только за то, что тот егоза глаза назвал болваном. А Грибоеда уничтожил вообще просто так... Если же тыего обидела хоть взглядом, он придет. И спросит за все.

От дальней стороны донесся голос Сосику:

— Кажется, только я его ничем не обидел. Только учил... НоБеркут прав, нам нужно подумать над этим сообща.

С правой стены донесся недовольный голос колдуна-воина:

— Разве я такое сказал?

— Подумал, — спокойно констатировал Сосику. — И явилсятолько потому. Страшно, да? Еще бы... В наш размеренный и понятный мир явилсяэтот... Но раз в тысячу лет земля рождает нечто невообразимое. Однако как быкто ни был силен, великий Род всегда оставляет щель, через которую проникнетлибо лезвие ножа, либо колдовство, либо яд... А этот красноголовый всего лишьсилен. Но он прост, как дрозд, не умеет защищаться, почти не знает магии, еслине считать двух-трех заклинаний...

Светлое пятно на миг померкло, словно в своих неприступныхгорах Беркут собирался с силами, потом оттуда донесся его рык:

— Двух-трех? Он ими рушит горы!

— Но не сдвинет пера, — парировал Сосику. — Он был у меняучеником, я знаю. Правда, не знал, что горы... Тогда он единственный, кто небахвалился. И что ты предлагаешь?

Беркут поколебался, проворчал с неудовольстви-ем:

— Если ты все знаешь, вот и предложи. Одно вижу: никому сним не совладать в одиночку.

Сосику сказал терпеливо:

— Это верно, хотя и странно от тебя услышать что-то верное.Во-первых, сообща мы можем придумать что-то, а во-вторых... если нас соберетсятрое-четверо, то даже его мощь окажется бессильной. Мы сами не сможем рушить горы,но и ему не дадим.

На стене пятно расширилось, лицо Беркута выдвинулось какбарельеф, глаза выпуклые, а толстые губы задвигались как мельничьи жернова:

— Тогда предлагаю...

— Нет, — прервал Сосику неожиданно властно. — Это не пойдет.

— Ну, тогда...

— И это ошибочно.

— А если... — начал Беркут раздраженно.

Сосику кивнул:

— А вот это можно... Хакама, нам всем лучше собраться втвоей башне. По крайней мере, не предашь и не убьешь... ибо тебе этот варварстрашнее, чем любому из нас. К тому же ты — единственная женщина из могучихмагов, а к женщине как-то меньше вражды. Не у него, у нас. Сюда может дажеприбыть сам Ковакко, хотя он не покидал своих болот уже лет сто.

Она поморщилась:

— От него пахнет дохлыми лягушками!

— Да, но он знает глубинную магию, в которой несведущ дажея. Конечно, я знаю другую, более сильную, но вдруг именно глубинной можноостановить этого варвара?

Звезды в самом деле сошлись необычно. Впервые в башне Хакамыв стене свет разросся, там трепетало зеленое пламя, предвещая проход другогоколдуна через магические двери. Хакама, бледная и натянутая, как тетива налуке, едва сдерживалась, чтобы не за-крыть эту опасную дверь, откуда можетполыхнуть пламя звездного огня или синего болотного глаза, против которых у неезащиты нет. Можно еще за-крыть дверь в тот миг, когда колдун перенесет однуногу через зеленый порог, и тогда вторая половинка останется истекать кровью затридевять земель в его вонючем лесу...

Единственное, что удерживало, это тот страх, который заставлялмогучего Беркута довериться ей, которой, как все знали, доверять нельзя. Как идругим чародеям. Это простые люди не в счет, их как листьев в лесу, да они исами свои жизни не ценят, а колдуны всегда оберегают себя как от мечей и стрел,как от ядов и падающих деревьев, так и от незримого, но еще более опасногоколдовства проклятых завистников.

Если же Беркут решился прийти, то там, в его лесах, он виделсудьбу еще ужаснее, чем смерть от ее руки.

Зеленый свет затрепетал, по ту сторону обозначилось смутноепятно, медленно выступила человеческая фигура, начала наливаться светом,тщедушная и сгорбленная, из зеленого круга выступила корявая клюка, затемвыдвинулся Сосику, бледный и хватающий ртом воздух.

Увидев Хакаму, вымученно улыбнулся:

— Второго такого перехода уже не пережить.

Ее глаза не отрывались от свитков под его правой рукой. Намиг мелькнуло страстное желание убить старика сразу, ведь свитки уже в еебашне, а с записями разберется, это просто, зато и Жемчужина останется в ееруках...

В зеленом овале смутно проступила еще фигура, на этот разкрупная, с квадратными плечами. Волосы на огромной голове вздыблены, зеленыйсвет сразу начал дрожать и прогибаться, тот неведомый уже ломился нетерпеливо,явно Беркут, кто же еще...

Хакама светло улыбнулась старому мудрецу:

— Все. Мне все понятно. Жемчужина твоя.

Он жадно смотрел, как она откинула крышку ларца. Оттудаблеснул голубоватый свет, заиграл на потолке лиловыми и оранжевыми бликами. Онамедленно погрузила пальцы в ларец, свет померк, в нем появились розовые ипурпурные тона, когда проникал сквозь тонкую кожу.

Когда она протянула ладони, а в них играла всеми цветамиЖемчужина, Сосику не вытерпел:

— Ты знаешь, что эта Жемчужина может дать жизнь, равнуюжизни самых долгоживущих деревьев!

Она кивнула:

— Знаю.

— И почему ж ты...

Ее ясные глаза смотрели чисто и честно.

— Сейчас меня больше волнуют таблицы, ибо с ними я смогувидеть судьбы людей, влиять на них. А это власть, абсолютная власть!.. Ажизнь... Мне даже до старости далеко, а уж до смерти... С такой властью ячто-то смогу и без Жемчужины. А то и больше. И жизнь могу добыть долгую, оченьдолгую... У меня еще есть время.

Он кивнул, уже спокойно принял Жемчужину. Голос его былневеселым:

— Ты права. У тебя еще все впереди. Но когда вот так, как я,когда одной ногой в могиле, надо торопиться...

В тот миг, когда Беркут прорвал паутину зеленого огня игрузно ввалился, Сосику уже тщательно упрятал в заготовленный ящик драгоценнуюЖемчужину, а Хакама, загадочно улыбаясь, раздвинула стену, оттуда появилиськогтистые лапы, драгоценные свитки ушли с ними в темноту.

Беркут, слишком взволнованный переходом, буркнул что-товроде приветствия, остановился в углу, словно оберегал от ударов спину. Хакамаи Сосику обменялись взглядами, Хакама сказала сладким голосом: