защититься от «русской темы», напрочь закрыв её для себя. А когда родители пытаются поностальгировать с ними о прошлом, чтобы нащупать что-то общее, натыкаются на стену. И обижаются, забыв, что сами отняли у детей прошлое угрозами: «Будешь плохо себя вести, отправлю в Россию!»

Дети смотрят американские семейные сериалы, ориентированные сразу на все поколения, чтобы налаживать горизонтальные связи и приобщать членов семьи к единым ценностям, а родители довольствуются российским телевидением. И постепенно родители, лёгшие мостами, чтоб дети пробежали по их спинам в новую жизнь, становятся заброшенными, неухоженными, деградирующими стариками.

Знакомый эмигрант жаловался мне на сына: «Я спрашиваю, что это такое? А он говорит, пап, тебе это уже не надо! А я говорю, мне всё надо! А он отвечает, не обижайся, но ты от Америки отстал навсегда… Как это я отстал, если я ради него уехал?»

Но как справедливо заметил Александр Генис, эмиграция – это твои будни и чужие праздники. Например, из моего профессионального сообщества в своё время уехало огромное количество народу – никто не только не выбился в звёзды, но и не сохранил уровня, набранного дома, и не нашёл утешения среды.

Георгий Гачев цитировал знакомую эмигрантку, говорившую о покойном муже: «Не надо было ему уезжать из России. Там он имел самочувствие нужности, а здесь потерял его: если не продаёшься – не имеешь веса, не нужен. А в России художник, поэт имеют ореол почтения – даже в „неудачниках“». Таковы естественные издержки рацонализма.

Обсуждая это со Львом Трахтенбергом, мы брели по Брайтон-Бич Авеню, но вскоре ему надо было коротко выйти в радиоэфир по телефону. Так что решили встретиться в книжном магазине «Санкт-Петербург», ведь, исследуя окружение подбрюшья сабвея, невозможно заблудиться.

Все видели в кино это пространство возле навесного метро над центральной торговой улицей района, но в кино не слышно, как оно шумит, и непонятно, почему жители домов, выстроенных коридором и создающих акустический эффект, не оглохли и не рехнулись.

Составы ревели на ходу, скрежетали при торможении, вниз с эстакады что-то противно капало, и всё сабвейное подбрюшье с магазинчиками, лоточками, торговлей с ящиков и мусором вокруг них ощущалось чем-то нижнеуровневым.

А навстречу нам брела толпа совково экипированных пенсионеров, молодых СНГэшных гопников, девиц в лосинах на необъятных телесах, тёток с хозяйственными тележками, расслабленных попрошаек, стариков в инвалидных колясках, чёрных мусульманок в хиджабах и улыбающихся мексиканцев.

Из-за количества эмигрантов из Восточной Европы регион вокруг Нью-Йорка и Нью-Джерси называют «борщевым поясом», а Брайтон – квинтэссенцией «борщевого пояса». И большинство американцев представляют россиян как бандитов из блокбастеров и маргиналов «борщевого пояса», разглядываемых на экскурсии в двухэтажном автобусе по «Little Russia».

Они не помнят, что русские – это и Александр Лодыгин, придумавший лампу накаливания, и Андрей Челищев, заложивший в Калифорнии национальное винодельческое производство, и Игорь Сикорский, сконструировавший вертолет и аэросани, и Владимир Зворыкин, открывший телевидение. А ещё Владимир Набоков, Игорь Стравинский, Сергей Рахманинов, Михаил Барышников, высланные Иосиф Бродский, Александр Солженицын и сбежавшая через Индию Светлана Аллилуева.

А ещё «русские в Америке» – это потомок основателя Русского технического общества Николая Александровича Деппа и сын перебравшегося в Новый Свет одесского бочкаря Григория Маслова, произносящегося здесь как Маслоу. Это и имеющие русскую кровь Дэвид Копперфильд, Айзек Азимов, Памела Андерсон, Леонардо ДиКаприо, Харрисон Форд, Джон Бон Джови, Шон Пенн, Натали Портман, Дэвид Духовны, Николь Шерзингер, Гвинет Пэлтроу, Стивен Спилберг, Сильвестр Сталлоне, Вупи Голдберг и Мила Йовович.

Замечу, что русские становились в Америке кем угодно, кроме политиков, – на эту территорию их не пускают, и потому наша разведка вынуждена так часто вербовать американцев. Русские давно живут в США, однако среди 250 наиболее влиятельных иностранных бизнесменов их всего 3 %. Индийские бизнесмены составляют при этом 16 % списка, а британские – 10 %. Такой вот «липкий пол и стеклянный потолок».

Для русских закрыта даже местечковая власть, их берут только в эксперты и советники. А если району угрожает русский кандидат, избирательные округа перекраивают, разбавляя русский электорат. Точно так же не пускают в большую американскую политику китайцев, видимо, считают, что бывших русских и китайцев не бывает.

Большинство понаехавших в Америку стараются провести «инкубационный период» в национальном анклаве. У китайцев есть Чайна-таун; у итальянцев – «Маленькая Италия» и большая итальянская мафия; у поляков – «Маленькая Польша»; у афроамериканцев Гарлем и чёрные районы и т. д. Русские тоже часто начинают с Брайтона, пытаясь завести знакомства, найти работу у своих, выучить язык.

Но на этом поле дедовщина, и срок пребывания в США означает место в иерархии. Свежему эмигранту указывают место «у параши», пытаются поиметь финансово и помочь так, чтобы он прошёл через все их унижения. Некоторые обамериканившиеся и вовсе консультируют по выживанию за деньги.

А ещё нанимают свежеприбывших на пару недель без зарплаты, называя это учёбой или испытательным сроком, и показывают на дверь при появлении следующего новичка. Эмигрантские Интернет-форумы переполнены подобными историями, а вовсе не биографиями Бриннов и Цукербергов.

Устарел и миф о распахнутых объятиях Кремниевой долины, бóльшая часть понаехавших работает за копейки. А профсоюз не только не защищает права на рынке труда, но даже не заставляет оформлять их официально. Программисты встают на учёт в кадровых агентствах и «сдаются в аренду», как техника, машины, оборудование для выставок и банкетов. Это снижает издержки корпораций на зарплату, страховку, соцпакет и налоги. Так что и программистам теперь спокойней и выгодней работать «по удалёнке».

При демонтаже одного из билдингов Манхэттена недавно обнаружили старый плакат, на котором белый рабочий митингует с лозунгом «Не позволяй эмигрантам зарабатывать слишком много!» Политкорректная пресса постеснялась обсуждать этот плакат, а неполиткорректная отметила его современность.

Объевшись карикатурных вывесок, мы двинулись к книжному магазину с вывеской «Санкт-Петербург». В его витрине висела тельняшка с ценником, а рядом красовалась вывеска «Продажа, ремонт и изготовление ювелирных изделий». К счастью, внутри магазина всё-таки оказались книги, а не тельняшки, в огромном ассортименте и по адекватными ценами.

Возле книг сияла гжель астрономической стоимости, ложки-матрёшки и русские народные костюмы. В ассортимент также входили китайские гендерно-ориентированные полотенца по 8 долларов, у нас такие в четыре раза дешевле. На жёлто-розовых было вышито «любимой», на голубых – «любимому».

Появился Лев Трахтенберг и представил нас немолодому весёлому администратору магазина, протянувшему руку со словами:

– Меня зовут… как КПСС!

Мы выпучили глаза, и если я ещё могла, отъехав в голове на машине времени, вспомнить, что в поколении моих дедушек была подобная шутка, то мой муж не понял шифровки, даже несмотря на то, что был племянником генсека