— Я не увиливаю. У меня было свободное время, и я мог проводить его по своему личному усмотрению. — Файруз снова выражался гладкими, несколько напыщенными фразами.

— И где же вы его проводили? Как?

— Я находился с женщиной.

— Да неужели? С какой же? Фамилия, адрес.

— Фамилию не знаю, зовут Алина, работает в баре на площади в Сортавале. Блондинка. Крашеная.

По кислому выражению сидоровской физиономии Мещерский понял: блондинка Алина из бара действительно существует. Наверняка местная интердевочка по обслуживанию гостей со средствами. В каждом городишке, пусть самом захудалом, такие водятся, а тут курорт — граница…

— Ладно, проверим, — опер тяжко вздохнул. — К слову сказать — она ж путанка, СПИДа не боитесь?

— Мужчина, когда он с женщиной, ничего не должен бояться, на то он и мужчина, — в голосе секретаря сквозило презрение. — У трусов родятся горбатые дети.

«Ишь ты, восточный сладострастник, рахат-лукум, — размышлял Кравченко. — А впрочем, Алиса как-то намекала на эти его пылкие склонности. Конечно, мужик он интересный, с деньгами, кровь южная, а тут сиди сиднем возле этих: подай-принеси. Ну и тянет расслабиться. Это мы тут как монахи все, одни только думы думаем, а он жизни радуется».

— Во сколько вы вернулись из Сортавалы? — продолжал допрос опер.

— Около двух, точно не помню, сразу перед вами, Марина Ивановна отпускает меня обычно только на половину дня.

— А вы к Алинке с утречка. Ну правильно. Вечером-то у нее самая работа: на клиента больше пятнадцати минут не тратит, а таксы не снижает, — хмыкнул Сидоров. — А возвращались вы по шоссе мимо стройки?

— Нет, ехал вдоль озера.

— И это означает, что Шилова вы не видали. И не убивали, — опер смотрел, как Файруз зажигает уже третью сигарету. — Ладненько, пусть так пока будет. Теперь поговорим о вчерашнем утре: вы были дома, к девочкам не таскались…

— Я все уже рассказал следователю.

— Все ли?

— Абсолютно. По этому делу мне ничего не известно.

— Зато, представьте, нам сегодня кое-что новенькое известно стало, уважаемый, согласно результатам дактилоскопической экспертизы, в гостиной вы основательно наследили. А значит, вы там были.

— Разве я это отрицаю? — Файруз пожал плечами.

— Не отрицаете, но и не рассказываете всей правды, вот что мне кажется.

— А что я должен рассказать? Утром Марина Ивановна жаловалась на сырость в доме. После завтрака я растопил камин в зале. Потом с этой же целью пошел в гостиную.

— Гражданку Даро вы там видели?

— Да, но она пришла чуть позже меня.

— А свидетели утверждают, что вы вышли из музыкального зала сразу следом за ней.

Файруз уже в который раз тяжело взглянул на Новлянского.

— Я задержался: по дороге зашел вот сюда, в кабинет.

— За бумагой для растопки? — тихо осведомился Кравченко.

— Нет. Мне нужно было сделать один деловой звонок.

К сожалению, я не дозвонился, линия была занята.

— А как же тогда получилось, что потерпевшая пришла в гостиную позже вас, если вы еще звонили куда-то? — настаивал Сидоров.

— Не знаю. Может, Майя зашла еще куда-нибудь?

В конце концов, там туалет направо по коридору! — секретарь начинал опять волноваться. — Я говорю правду: я возился с камином, пришла Майя Тихоновна, включила телевизор. И я покинул комнату.

— Вы вернулись в музыкальный зал?

— Сразу же! Я думал, Марина Ивановна сядет к роялю — это большой подарок, я не хотел пропустить. Да я отсутствовал всего минут семь-десять!

Кравченко и Мещерский многозначительно переглянулись.

— В коридоре или в дверях зала вы ни с кем не столкнулись? — спросил Кравченко.

— Нет.

— И не заметили, что кто-то выходил из зала?

— Я заметил только, как в зал вошли вы, Вадим, — Файруз выдавил из себя некое подобие кривой усмешки. — А вы не заметили никого в коридоре?

— Сейчас вопросы задают тебе, — сказал Новлянский и прислушался тревожно: за дверью начинался какой-то непонятный шум. — Отвечай, не то сотрудник милиции подумает, что мы что-то скрываем.

Агахан встал. Они с «яппи» были одного роста. И теперь, когда иранец так волновался, было заметно, насколько он старше Новлянского, несмотря на всю свою внешнюю моложавость.

— Я никогда ничего не скрывал ни от властей, ни от вас, — сказал он. — И то, что я из семьи зартошти, тоже.

Прежде это значения не имело.

— Это стало иметь значение после того, как Андрея убили таким варварским способом, — отрезал Пит.

— Я его не убивал. И ты это знаешь, — голос Файруза дрожал.

— Я этого не знаю.

Секретарь опустил голову так низко, словно ему было нестерпимо смотреть в глаза этому наглому юнцу.

— Значит, вы арестуете меня по подозрению в убийстве? Меня? — Он нашарил в кармане пачку сигарет, сжал ее в кулаке, сигареты сломались. — Вы думаете, всего этого бреда уже достаточно, чтобы обвинить меня в том, чего я не делал?

Так и осталось неизвестным, что бы ответил Сидоров или кто-то другой на эту вопросительную мольбу, потому что в дверь вдруг забарабанили кулаком, а потом Пита буквально отшвырнуло в сторону, дверь с грохотом распахнулась, и на пороге возникла растрепанная, задыхающаяся от ярости Алиса. Зверев и Корсаков пытались ее удержать, но она с неожиданной для своей хрупкости силой отпихнула их от себя и выпалила прямо в лицо опешившему от неожиданности брату:

— Прекрати ломать комедию! Он же ни в чем не виноват! Оставь его в покое, дурак несчастный!

— Алиса, немедленно уйди, — прошипел Новлянский. — У нас серьезный разговор.

— Уйти? Ну уж нет! — Она быстро пересекла комнату и встала за спинку кресла Файруза. — Ты что это вытворяешь? Теперь все на него свалить задумал? На него, да?

И то, что он парс, даже сумел приплести?

— Димка, уведи ее отсюда! — крикнул Петр. — Она пьяна!

Корсаков попытался было удержать Новлянскую, но она снова яростно отпихнула его:

— Ты-то что еще?! Сам же первый орал, что тут одна сплошная ложь, а теперь… Оставь меня в покое!

— Алиса, но ведь тут посторонние, возьми себя в руки.

Мы же не знаем, это может быть гораздо серьезнее, чем нам кажется… Ведь можно только повредить. — Корсаков пытался ее урезонить. — Семье повредить…

— Семье?! Чем еще можно повредить нашей обожаемой семейке? — выкрикнула Алиса. — Отойди от меня!