С каждым днем новые знакомства с врачами и профессорами. Во-первых, ex officio надо было познакомиться с Ив[аном] Тимофеевичем] Спасским[359], он уже играл некоторую роль у министра Уварова, впоследствии же был членом от министерства по медицинской части в медицинском совете. Добрейшая душа, расположенный ко мне и ценивший меня, Иван Тимофеевич не имел твердых убеждений и был притом рассеян. О нем придется мне еще говорить впоследствии.

Медицина и хирургия того времени в С.-Петербурге имели весьма дельных представителей: Буш, Арендт, Саломон[360], Буяльский, Зейдлиц[361], Раух[362], Спасский пользовались заслуженною репутациею и в публике, и между врачами того времени.

Конечно, в полном смысле научными врачами, то есть знакомыми с современною медицинскою литературою и современным направлением науки, были только немногие из них. Но в то время следить за современным направлением науки не так легко было не только у нас, но и на Западе. Я уже сказал об отсталости медицины этого времени в самой Германии. Поэтому я ужасно удивился, когда узнал, что в С.-Петербург приглашен был ко двору ее императорского высочества Елены Павловны профессор (одного небольшого университета) доктор Мандт.

Надо не забыть того, что год тому назад профессор Шлемм в Берлине привел на мою квартиру в Dorotheen Strasse неизвестного мне высокого и худощавого господина и, назвав его профессором доктором Мандтом, объявил мне, что этот господин, получив приглашение ехать в Россию, желает познакомиться со мною и просит меня сообщить ему некоторые сведения о России.

У меня в это время был какой-то анатомический препарат под руками; я извинился пред незнакомцем, вымыл руки и предложил себя к услугам. Мандт вынул записную книжку, и первый его вопрос ко мне был о чинах в России. Я мог ему перечислить классное значение только некоторых чинов. Мандт записал.

– Мне предлагают чин Hofrath’a[363], – спросил он, – имеет ли он значение в России?

– Как вам сказать? – отвечал я. – Конечно, статский советник выше и почета больше.

– Ну, а касательно содержания?

– Жизнь в Петербурге мне совсем незнакома, и я ничего не могу вам сообщить положительного об этом деле.

Потом рассказав мне несколько о своей хирургической деятельности в Грейфсвальде, Мандт раскланялся и ушел.

Не прошло и года с тех пор, как я неожиданно для меня встречаю Мандта за обедом у аптекаря Штрауха (брата доктора Штрауха). Мандт познакомил меня с своею красивою женою, быв уже объявлен лейб-медиком ее высочества великой княгини Елены Павловны, и за обедом, сидя возле меня, имел бесстыдство сказать во всеуслышание, что врачи в России гонятся за чинами; о своей записной книжечке он уже забыл, о нашем знакомстве в Dorotheen Strasse ни слова.

– Представьте, – разглагольствовал он за обедом, – я сегодня приезжаю к доктору Арендту, спрашиваю у швейцара, дома ли доктор, а он мне в ответ: «Генерала нет дома». Ха, ха, ха, генерала!

Скоро после того о подвигах Мандта узнал Петербург. Еще не раз придется говорить и об этой, впрочем, недюжинной личности.

Н. Ф. Арендт был человек другого разбора. Образование Арендта было весьма недалекое. Он, кроме Медико-хирургической академии еще павловских времен, не посещал никакого другого высшего научно-медицинского учреждения; почтительный, но как немец (собственно финляндец) нелюбимый вздорным баронетом Виллье, молодой Арендт прокладывал сам себе дорогу на военно-медицинском поприще, во времена Наполеоновских войн в России, 1812–1814 гг. В молодости и средних летах он был предприимчивым и смелым хирургом, но искусство его, не основанное на прочном анатомическом базисе, не выдерживало борьбы с временем.

Стремления не научного свойства еще задолго до старости взяли верх, и во время моего пребывания в Петербурге Н. Ф. Арендта уже никак нельзя было назвать научным деятелем. Это был очень занятый практик, действовавший на лету и любимый за доброту души. Что касается до меня, то я ни тогда, ни после ни разу не слыхал от Н. Ф. Арендта научно дельного совета при постели больного.

По всему видно было, что Арендт не получил серьезного научного образования и мысль всегда оставалась на поверхности. Иной раз, видя его действия при постели больных и выслушав несколько его мнений, невольно приходило в голову, что Арендт есть представитель врачебного легкомыслия.

Когда я был ему представлен в первый раз в Обуховской больнице, то он пользовался еще доверием государя как лейб-медик.

Известно было, что этого доверия Арендт достиг кровопусканием, но недостаточно был хитер и пронырлив, чтобы удержать до конца нравственную власть в своих руках. Мандт показал всем лейб-медикам, как они должны поступать, чтобы иметь прочное и мощное влияние на коронованных пациентов и их царедворцев.

В Петербурге, как и в Риге, госпитальные врачи при первом же нашем знакомстве изъявили желание выслушать у меня курс хирургической анатомии. Наука эта у нас и в Германии была еще так нова, что многие из врачей не знали даже ее названия.

– Что это такое хирургическая анатомия? – спрашивает один старый профессор Медико-хирургической академии своего коллегу. – Никогда-с не слыхал-с, не знаю-с.

Но в русском царстве нельзя, бывало, прочесть и курса анатомии при госпитале, не доведя об этом до сведения главы государства, и Н. Ф. Арендт взялся испросить разрешение государя.

Оно было дано с тем, чтобы употреблять для демонстрации трупы только тех больных, к которым при жизни не являлись никакие родственники в больницу. Это, конечно, разумелось само собою.

Лекции мои продолжались недель шесть.

Слушателями были, кроме врачей Обуховской больницы, сам Н. Ф. Арендт, не пропускавший, к моему удивлению, буквально ни одной лекции, профессор Медико-хирургической академии Саломон, многие практики-врачи. Обстановка была самая жалкая.

Покойницкая Обуховской больницы состояла из одной небольшой комнаты, плохо вентилированной и довольно грязной. Освещение состояло из нескольких сальных свечей. Слушателей набиралось всегда более двадцати. Я днем изготовлял препараты, обыкновенно на нескольких трупах, демонстрировал на них положение частей какой-либо области и тут же делал на другом трупе все операции, производящиеся на этой области, с соблюдением требуемых хирургическою анатомиею правил. Этот наглядный способ особливо заинтересовал слушателей; он для всех них был нов, хотя почти все слушали курсы и в заграничных университетах.