— Понятно все, только, извини, Петь, но я не вижу там тебя. Ты ж не боевик уже, хотя и был прекрасным бойцом.

— Да, я выучился на следователя, заинтересовался еще на фронте, просто там некогда особо думать было. Уже здесь бросил на хрен всю свою бухгалтерию и пошел в органы.

— Ну, может, и правильно сделал, тебе виднее.

— Вот именно. Слушай, — вдруг осенило Петю, — а давай я тебя к нам устрою, а? — он аж запрыгал от посетившей его мысли.

— Ты очумел, что ли? Где я, и где милиция? — оторопел я.

— Не понял? Ты же в Америке в полиции служил!

— Я служил в антитерроре, это большая разница. Да и нет там такого разгула бандитов. У них не было войны, такой как у нас, отребья хватает, конечно, там ведь есть мафия, а это серьезная организация, поэтому работа полиции намного легче, чем сейчас в Союзе.

— Ты сам-то конкретно чем занимался?

— Да тем же, чем и на фронте, Петь, игнорировал приказы и отстреливал на хрен всю эту братию. Меня и послали сюда, чтобы немного улеглось то, что я там заварил.

— В смысле?

— Да я там на власть имущих вышел, что были в тесной спайке с мафией, ну и порезвился слегка…

— Знаю я это слегка, человек сто, наверное, убрал!

— Да нет, какие сто. Максимум за все годы там человек сорок. Но это были действительно преступники, а в Штатах законы идиотские, плюс адвокаты такие ушлые, что умудряются убийц вытаскивать из тюрьмы. Поверь, знаю что говорю, нескольких таких уработал. Как адвокатов, так и бандитов.

— Так вот и будешь отстреливать, уж это-то делаешь как надо!

— Чего-то я тебя вообще не понял, — задумался я, — ты зовешь в милицию или в зондеркоманду?

— Ты б еще СС вспомнил!

— А это не одно и то же?

— По хрену. Ты не знаешь всего задуманного.

— Что, как в Одессе будет?

— Лучше. Там будет проще, не надо подставляться, просто наши будут чистить всю эту шваль. Они там совсем охренели, поэтому увидел человека с оружием, стреляй первым.

— Чего-то ты уж больно радужную перспективу рисуешь, мы вроде в Союзе, а не на Диком Западе!

— Это все негласно, ты не вздумай кому ляпнуть!

— Ладно, будем посмотреть.

И посмотрели…

Через неделю после нашей встречи с другом мне уже восстановили все документы и даже взяли на службу. Вот я как завяз в стране Советов. Еще через неделю, после проверки меня и на предмет «чистоты», и на общие данные, в том числе мои профессиональные навыки, нас закинули в Литву. Закинули, потому как это была настоящая спецоперация, разработанная МГБ совместно с контрразведкой. Все было четко, как по нотам, мы даже задание выполнили, но вот по прибытии домой лично для меня настала задница. Уж не знаю как, но подозреваю, что тут виноваты мои бывшие коллеги из Штатов, но меня взяли за… то место, где мужику особенно больно. Не додумался я, что американцы начнут меня искать, вот и лопухнулся.

Допросы шли жесткие, два месяца надо мной издевались все кому не лень. На себя уже плюнул, жаль было Петруху, наверняка попал под раздачу. Сейчас я уже тихий, смирный, забитый, сижу себе и жду этапа на зону. Повезло, на меня распространили действие моратория и просто дали двадцать пять лет особого режима, с полной конфискацией имущества и лишением всех наград и звания. А его, между прочим, мне дали офицерское, перед самой Литвой стал аж старшим лейтенантом. Это меня так отблагодарили за Сталинград. Оказывается, мораторий был принят в прошлом году, так что отскочил я, на первый взгляд, легко. Вообще, конечно, удивился, был на все сто уверен, что лоб зеленкой намажут, а тут срок. Чудны дела твои, товарищ Сталин.

Кололи только одним вопросом: с каким заданием прибыл в СССР. Ничего из того, что я говорил, слушать никто не желал, видимо, у следаков был четкий приказ. Я молчал, за что и был постоянно бит. Нет, конечно, говорить-то я говорил, да только это не особо нравилось следователям. Что делать, сопротивляться я не хотел, ну вот вообще смысла не видел. Все равно хрен сбежишь. Все повреждения, надо отдать должное «палачам», наносились в основном по корпусу и конечностям. Ходил я уже тяжело, рука правая постоянно болела, и пальцы, те, что и раньше плохо сгибались, вообще перестали работать. Радовало одно, что по голове почти не били, а те удары, что все же прилетали, не повредили глаза. Почему-то я больше всего боялся за глаза. Может, оттого, что уже знал, каково это, быть слепым.

Так или иначе, но сегодня, тринадцатого декабря сорок восьмого года, меня увезут куда-то далеко, блин, наверняка куда-нибудь на север. Ненавижу холод. Вчера была встреча, после которой чувствовал себя хреново. Приехал лично генерал Родимцев. Как он узнал, как его допустили, вопрос уже не важный и не нужный, я даже не стал задумываться. Тот, оказалось, прекрасно меня помнил, а Петя, когда восстанавливал документы, запрашивал его, там какие-то характеристики вроде требовались. Тогда он обо мне узнал, что я жив и здоров, а вот теперь он приезжал уже после оглашения приговора, спросить меня, как я докатился до такой жизни. Отвечал я ему просто, без увиливаний. Просил, чтобы он верил, как верил нам в Сталинграде. Он никак не мог понять, как я, после всего что пережил за страну, скатился до того, что убежал за границу. Я объяснял это просто, хотел вылечиться. Вроде поверил, по крайней мере при прощании похлопал по плечу и не проклинал. Заодно сообщил, что Петруха получил десять лет, также потеряв все награды и звание. Хорошо, что пожалели семью, не стали трогать, ведь супруга-то у него ничего обо мне не знала, представляете, что с ней было бы после допросов? Петю увезли еще месяц назад, оказывается, он даже сидел со мной в одном изоляторе до суда. Сейчас он находится на зоне где-то под Горьким.

Как и говорил, сразу после ареста я поник и сопротивления не оказывал, но после известий о Петре я начал лихорадочно размышлять. Дело в том, что я не мог себе простить, что так подвел друга, сломал жизнь и ему самому и всей семье. Мозг работал, правда, не так хорошо как до побоев.

— Осужденый Иванов! — с ударением на второй слог. — С вещами на выход! — прозвучала команда, когда открылась дверь камеры.