— Ты уверен? Точнее, так было?

— Именно. Мы просто бы все тогда легли там, возле железнодорожного вокзала: и ты, и я, и Нечаев. Да все.

— Вот же блин! — в сердцах рубанул воздух ладонью Петя. — А если бы тебя не стало, сколько бы пришлось делать другим? Когда бы эту гниду бандеровскую из штаба вывели на чистую воду? А когда на Донбасс шли? Ведь это ты тогда уничтожил запасы топлива и боеприпасы у немецких танкистов, в одиночку уничтожил!

— Вот я и говорю, ты понял наконец?

— Кажется, да. Вот почему ты и лез всюду, желая успеть везде, как бы тебя ни отговаривали. Ты чувствовал вину за то, что знаешь, но не мог говорить?

— Что-то вроде этого. Представь теперь того же Родимцева. Он стал бы так стараться удержаться, если бы наперед знал, что наступления в городе не будет, а его части только отвлекающий маневр, призванный расшатывать силы немцев?

— Ну, упираться-то он бы не перестал, но, думаю, решительности в его голове поубавилось бы. Да и как остаться в трезвом уме, зная, что все напрасно?

— Не так. Это было не напрасно, Петь, выкинь это из головы. Мы были там нужны и сделали свое дело. Но вот человеку в окопе было бы очень хреново, зная, что он разменная монета, вот в чем вопрос.

— Да уж, как представлю себе такое, даже думать не хочется, что бы я сделал, если бы все это знал. Господи, сколько же нас там побили ради отвлечения, ты помнишь?

— Гораздо лучше тебя, — кивнул я, — ведь я об этом знаю из двух источников! — усмехнулся я. — Теперь возьми даже наше командование, это как раз наглядный пример.

— Ты о войне?

— А о чем же? Почему никому, заметь, вообще никому в Сталинграде не сообщали о предстоящем наступлении? Вот ты о чем думал в окопах Сталинграда?

— Точно, ведь бойцы постоянно сравнивали себя с теми, кто отступал от границы.

— Именно. Мы бились, но думали только об одном, как бы устоять, перестать отступать. А вот в Москве думали иначе. Там вовсю готовились, но никто у нас об этом не знал, понимаешь теперь, почему?

— Да, думаю, понимаю, — грустно кивнул друг. — Побежали бы люди, не все, конечно, это исключено, но многие дрогнули бы. Сам помнишь, наверное, и так дезертиров было немало…

— Вот, Петь, ты сам и ответил на свой вопрос. А мои знания и сведения — это бомба. Дрогнет уже не солдат в окопе, а кто-то в правительстве, и что тогда?

— Прости, я тебя обвинял не подумав. Конечно, ты прав, но почему так гложет то, что твои знания никак нельзя использовать?

— Почему нельзя? Как раз наоборот, — серьезно ответил я. — Я помаленьку это и делаю. Для страны, конечно, это капля в море, но как только сюда попал, я старался изо всех сил.

— Ты о собственных действиях на фронте? Это да, со стороны иногда казалось, что за тобой какая-то вина перед нашими бойцами, вот ты и пытаешься убить в одиночку всех фрицев. И ведь скольких ты отправил на тот свет? Только пока со мной воевал, больше ста, да чего там говорить, я ведь знаю, что было больше, человек двести точно.

— Петь, да кто их считал, — проговорил я, — просто когда только очутился, мне было так страшно, что появилась какая-то дикая ненависть. Когда понял, куда попаду, это нам на сборе объявили, то сразу принял решение, что буду стараться изо всех сил. Убьют, значит, убьют, хреновый из меня потомок великих воинов вышел. Получилось выжить и убрать с этого света кучку вражеских солдат? Просто отлично. Но, конечно, умирать не хотелось, чего уж там, врать и скрывать не буду.

— Жить-то всем хотелось, особенно дожить до победы.

— Какая она была, я имею в виду, что вообще происходило?

— О, Сань, это мне не описать, к сожалению. Все как будто с ума посходили. Лично я, когда по радио объявили, три дня пил, даже подраться с кем-то успел.

— На тебя это совсем не похоже, — удивился я. — Там, — я многозначительно кивнул в сторону, — тоже было веселье, но мне было грустно. Грустно от того, что не могу ни с кем поделиться радостью от победы. Меня там знали как другого человека, не мог я раскрыть себя, ведь там тоже с удовольствием хотели бы знать будущее…

— Да, Санек, я вот, наверное, ни за что бы не хотел знать то, что знаешь ты. Не по мне ноша.

— Ладно, дружище, надеюсь, мы выяснили с тобой все, что накопилось, теперь надо отдыхать и наслаждаться жизнью.

— В выходные да, а уж потом извини, у меня ведь служба.

— Так что с того, ты вроде не на фронте служишь, каждый день дома.

— Это да, только вот скоро командировка…

— У тебя еще и командировки бывают?

— Да не было ни разу, — расстроенно ответил Петя, — а неделю назад объявили, что еду вместе с отрядом.

— Что за отряд? — поинтересовался я.

— Извини, приказ о неразглашении, — удивительно виноватым тоном ответил мне друг.

— Ладно, что ж поделаешь. Просто если что-то масштабное, то я мог об этом слышать в будущем, вдруг бы тебе помог, подкинув информацию, — я не пытался раскрутить Петьку на разговор, действительно думал о том, как помочь.

— Я, наверное, полный идиот, но я очень хочу с тобой поделиться, — выпалил Петр. — Ты даже не представляешь, как мне тяжело сейчас. Ведь никому, поверь, вообще никому и никогда бы не рассказал, ты ж меня знаешь!

— О да, если бы ты не держал слово, меня бы здесь не было. Там, в Сталинграде, у тебя были возможности меня «вложить» как минимум раз пять.

— Я даже не стану спрашивать с тебя честное слово, знаю, что никому не расскажешь, — Петя чуть перевел дух, все-таки разговор был длинный и тяжелый, и продолжил: — Ты не представляешь себе, какой сейчас разгул преступности.

— Отчего же, отлично представляю, более того, я это знаю наверняка, — усмехнулся я.

— А, ну да, ну да. Так вот. Нас отправляют в командировку на усиление местных органов милиции — в Литовскую республику…

— О-о-о. Петь, скажу честно, тебе надо быть очень осторожным. Если вам на службе дают статистику, тогда должен знать, что большая часть преступлений в Союзе совершается на Западной Украине и в Прибалтике, ведь так?

— Точно. На Украине вообще войска задействовали, в Литве тоже, но гораздо меньше, вот те и обнаглели. Убийств столько, словно все еще война идет. В сводках по республике ежедневно более десятка