Алексей Фоминых

Рубашка для солдата

Рубашка для солдата

Посвящается бабушке моей жены Анастасии Федоровне ТЮЧКАЛОВОЙ, перенесшей все тяготы военной поры и трудности времени мирного, рассказавшей мне эту историю летом 2009 года.

Война шла уже 2 года. Здесь в Кировской области был глубокий тыл. Но в городах и деревнях с замиранием сердца прислушивались к фронтовым сводкам. Большинство мужчин воевали — женщины же несли на своих плечах основной груз работы в цехах предприятий и на полях колхозов.

И прислушивались люди к шипящим динамикам — как там на фронте, где мой, когда отвоюет, когда прогонят уж супостатов… Серьезный и строгий голос Левитана сообщал об освобожденных населенных пунктах, о вышедших из окружения частях.

Как будто среди хаоса радиопомех проглядывал луч надежды на лучшее и укреплялись слабые женские руки на работу мужскую, тяжелую, неподъемную.

И в деревне Тючкалы каждый день слушала радио молодая женщина — жена солдата. Вот только перед войной поженились и счастьем взаимной любви еще насладиться не успели.

Война. Повестка. Фронт.

А молодой жене, Анастасии, а по-простому — Тасе, выпала доля тяжкой работы. И лес валить приходилось. И пахать и стоги метать.

Но самое страшное лес валить — зима, мороз — норму не сделали так бригадир и пайку урежет. А где зазевалась, того и гляди, деревом придавит. Строг был бригадир, строга была и природа в лесу, а сугробы чуть не по пояс — ходить невозможно.

И все это, в двадцать с небольшим лет.

Принято считать лесоповал уделом заключенных, а вот у нас молодые бабы лес валили и не в наказание, а во исполнение лозунга «Все для фронта все для победы!»

За работой тяжкой одна мысль, где он там, мой суженый, как он там, не голодает ли, не замерзает ли, миновала ли его пуля вражья…

День да ночь — сутки прочь.

И уж зима прошла, началась полевая страда. Погнали наши войска фашиста, уж к границам враг откатился, бессилен он остановить Красную Армию. И там далеко от родного дома, воюет где-то и муж Таси, Василий, знать хорошо воюет.

A в маленьком шипящем наушнике, все бодрее звучит, ставший уже родным голос: «ОТ СОВЕТСКОГО ИНФОРМ БЮРО: СЕГОДНЯ НАШИ ВОЙСКА В ХОДЕ УПОРНЫХ БОЕВ ОВЛАДЕЛИ НАСЕЛЕННЫМИ ПУНКТАМИ….»

Как-то в один из летних дней шла Тася по деревне усталая, руки поднять от работы не можно. Тут подружка ее Нюрка окликнула:

— Подь, — говорит, — сюда. Чего узнала то я — в Суне эвакуированная живет из Ленинграда. Так она заведующей магазина там была. Бают рубашки у нее мужские — ну просто на загляденье — модные в полоску мелкую.

— Нюр, так и денег — то нет, зачем и идти то, мало ль у кого что есть…

— Да ты погодь, Тась, деньги-то ей и не нужны, на что они, коль есть нечего, она товар на картошку меняет.

— Слава Богу, уродилась картошка-то нынче. Вот уж и сушить ее начали в печи, в сельсовете принимают сушеную для фронта, солдатам.

— Давай нынче уговорим Ивaныча, даст поди лошадку, дак и съездим в Суну-то.

Решили подружки ехать за нарядными рубахами для мужей, воюющих где-то далеко на Западе.

И что поражает, верили, глубоко верили, что кончиться скоро война проклятая и вернуться их мужики, живы и здоровы, с победою вернутся.

С высоты нашего времени сама вера в это светлое будущее кажется чудом. Каков же человек на Земле, и тяжело и больно и страшно, будущее как в пелене, далее недели не загадаешь, а вот же верят две русские женщины — придут их мужики с войны и достанут они тогда из сундуков деревенских новые рубашки в мелкую полоску…

С погодой в день поездки «по рубахи» повезло. Теплый ветерок выбивал из-под платка пряди волос, ласкал лицо. В нос ударял пряный запах полевых трав вперемешку с хвойным ароматом северного леса.

Да только Иваныч подкачал — не дал ни упряжи, не лошади.

— Каждая животина на счету, а они посмотри чо удумали! Нет не дам и не просите!

— Да и что за блажь, рубахи — война ведь, неровен час, в вы рубахи. Эх, девки, отступитесь-ка покуда.

Да разве ж, какой-то бригадир остановит русскую женщину, решившуюся на что-то. Нет!

Погоревали, что безлошадные, да и в путь собрались. Картошки по два ведра в рюкзак за спину и давай Бог ноги. Путь не близкий, километров 15 будет.

Пошли. По-крестьянски неспешно, сберегая силы на дальнюю дорогу. В начале и разговор вели о делах деревенских, о нынешнем урожае.

Затем и о войне — когда ж наконец этого зверюгу Гитлера с евонными полчищами наши бойцы изведут.

— По радио говорят, драпает немец — то, до границы уж недалеко.

Но постепенно усталость дает о себе знать — дышать труднее, при каждом шаге ноги все труднее оторвать от земли и в спине ныть начинает.

Отдохнут совсем чуть-чуть и опять в путь — успеть бы. Вернуться надо засветло. Дома еще дел полно. Да и банька сегодня — дело святое.

И разговоры постепенно затихли, только ноги в дорожной пыли двигались ровно и ритмично, словно маятник.

И плыли так по краю бесконечных полей на фоне стройного леса две почти незаметные женские фигуры, как будто еще сильнее притянутые к земле своей ношей.

Шли и не думали или боялись думать, что где-то там на войне, в бою, шальная пуля или раскаленный бесформенный осколок металла в любой момент времени могут уничтожить весь смысл их тяжкого и неблизкого путешествия. Именно об этом они не думали и не говорили, нельзя.

Зачем беду кликать.

Где-то по пыльным дорогам войны шли на запад их мужчины, а они шли на восток и не под грохот канонады, а груз за плечами весил точно так же как снаряжение солдата на марше.

Вздох облегчения и последнее усилие — мешок сброшен на землю во дворе одного из домов поселка.

— Уф, дошли, самим не вериться, а дошли.

Из дверей серого покосившегося строения показалась строгая средних лет женщина, и уже без лишних слов понимая зачем гости пожаловали, позвала старика, латавшего крышу сеней. Старик нехотя слез вниз по ветхой лестнице. Но по всему было видно, что он уже привык беспрекословно подчиняться приказам своей квартирантки.

Пока женщины отправились смотреть товар, он скоро опростал мешки и пришел в избу.

Рубашки просто