Звонок поднял меня в час ночи. Я села в постели, провела полицу ладонями, включила ночник и уставилась на телефон. Тяжело вздохнула, ужезная: звонивший весьма настойчив и не угомонится до тех пор, пока я не снимутрубку.

Я отбросила одеяло, сунула ноги в тапочки, прошлась до окнаи обратно, косясь на телефон, он звонил с равными интервалами и явно несобирался заткнуться.

«Отключить бы его к чертовой матери», – подумала я ипошла в кухню искать сигареты.

Потом долго шарила по столу в поисках спичек, закурила,глядя в окно и слушая, как надрывается телефон.

– Настырный, сукин сын, – усмехнулась я.

Звонки уже по-настоящему действовали на нервы. Телефон наночь следует отключать, этот тип всегда звонит ночью. Или под утро… Отключить,конечно, можно, но где гарантия, что он оставит меня в покое и не станет, кпримеру, звонить в дверь, а может, придумает еще что-нибудь затейливое, чтобысделать мое существование невыносимым. Телефон, по крайней мере, привычнее.

Я вернулась в комнату, еще раз вздохнула и сняла трубку.

– Я тебя не разбудил? – поинтересовался мужскойголос.

Отвечать я не собиралась. Я просто слушаю этого идиота иникогда не произношу ни слова.

– Извини, если позвонил не вовремя. – В его голосепрозвучала откровенная издевка.

Я стала рассматривать фотографию на стене, это позволяетотвлечься и не обращать внимания на его слова. Впрочем, особенно разговорчивымон не был, вот и сегодня хохотнул и заявил с лютой ненавистью, неизменно меняудивлявшей:

– Тебе осталось две недели. Слышишь, сука?

Я закрыла глаза, потерла переносицу, ожидая, что он скажетеще.

– Две недели, – повторил он и повесил трубку.

Я прикурила новую сигарету и уставилась в пол, зябко ежась,с тоской думая о том, что уснуть уже не смогу, а это означало еще одну жуткуюночь и беспросветное одиночество.

– Сукин ты сын! – бросила я в сердцах, глядя нателефон, по-настоящему не испытывая к своему мучителю никакой ненависти. Нет, ярада, что хоть кто-то в этом городе еще ждет его и считает дни. Затушиласигарету, подошла к стене и коснулась пальцами лица на фотографии. – Ялюблю тебя, – проронила жалобно. Господи, кому это интересно… – Я люблютебя, – повторила уже тише и, конечно, заревела. А что я еще могу?

Сползла на пол, вытянула ноги и сжала ладонями виски.Последнее время это повторялось из ночи в ночь – сидение в углу, раскачиваниеиз стороны в сторону и безуспешные попытки найти ответ: что же произошло тогда,пять лет назад? И сегодня, проделав все это, я завела привычную песню – глядяна фотографию, спросила жалобно:

– Как ты мог поверить, что я тебя предала?

Лицо с фотографии насмешливо улыбалось. Ладно, через двенедели я получу ответ. Этот тип, кто бы он ни был, прав: осталось две недели.

Звонки начались год назад, второго июня. Уже несколько летвторое июня было самым страшным днем в моей жизни, и ничего хорошего я от этогодня не ожидала, и вдруг поздний звонок. Тогда впервые я услышала голос моегоночного мучителя.

– Через год он вернется, – с усмешкой напомнилимне тогда. – Тебе остался год, сука. Слышишь?

Потом он стал звонить каждое второе число, отсчитываямесяцы, потом звонки стали чаще: он считал недели.

Я тоже их считала: годы, месяцы, недели и дни. Их было такмного, одинаково серых, тоскливых, без проблеска надежды.

– Ты не должен был верить… – в пустоту проронила я. Недолжен? Кому, чему? О господи!..

Я прошла в кухню, достала коньяк из шкафчика, торопливоналила чуть меньше половины стакана, залпом выпила, постояла, пялясь в темнотуза окном.

– Мне бы только прожить эти две недели. Две недели –это сущая ерунда, ей-богу. Четырнадцать дней и ночей. Всего-то…

Я вцепилась руками в подоконник и завыла, стиснув зубы изажмурившись.

В первое время такое пугало, я всерьез боялась, что схожу сума. Теперь стало привычным. Пальцы разжались, я судорожно вздохнула и открылаглаза.

– Две недели – это ерунда, – повторила сама себе сухмылкой.

Телефон опять зазвонил. Я вздрогнула, постояла,прислушиваясь. Может, он изменил правила игры? Может… почему бы нет? Прошла вкомнату и сняла трубку:

– Я слушаю.

– У тебя свет горит, – сказал Сашка. – Что,опять?

– Опять, – ответила я.

– Придушить бы этого сукина сына…

– У Ильи что, так много друзей?

– Хорош друг…

– Он его ждет, – вздохнула я. – Значит, друг.Ты многих знаешь, тех, кто ждет его?

– Успокойся, – попросил Сашка. – Я тебяпрошу… Все будет хорошо. Через две недели он вернется, и все будет простоздорово. Я тебе клянусь…

– Конечно, – глотая слезы, согласилась я. –Конечно… все будет просто отлично, – швырнула трубку, схватила подушку иуткнулась в нее лицом.

Ключ в замке повернулся, дверь хлопнула, послышалисьторопливые шаги. Я приподняла голову и увидела Сашку. Он вошел, посмотрел наменя укоризненно и отправился в кухню. Мне было слышно, как хлопает он дверцамишкафчиков, потом он швырнул стакан в мойку и вернулся в комнату. Ночник освещалего снизу, придавая лицу что-то сумрачное, даже трагическое.

– Так… – Он собрался высказаться резко и даже зло,вместо этого вздохнул, сел рядом и взял мою руку. Осторожно поцеловал и прижалк своей щеке. – Бессонница и коньяк, – усмехнулся невесело. –Опять одно и то же.

Я высвободила руку и стала смотреть в потолок, предметы втусклом свете ночника отбрасывали причудливые тени, и я порадовалась, что Сашкарядом со мной.

– Коньяк, это что – норма жизни? – недовольно проворчалон.

– Хочешь сказать – много пью? – хмыкнула я.

– Нет. Ты не пьешь. Ты себя в гроб вгоняешь. Ты неспишь ночами, пьешь, куришь до отупения и пялишься в потолок.

– Странно, да? – спросила я насмешливо. – Намоем месте другая женщина веселилась бы до упаду. И спала бы по ночам сладко,точно младенец.