* * *

Это утро из тех, по которым я точно не буду скучать.

Не буду скучать и по песку, морю, соленому воздуху. По старым, разбитым доскам настила, вгоняющим под кожу занозы. По солнцу, яркому и слепящему, под лучами которого я наблюдаю и жду. Не буду скучать по тишине.

Нет, я совершенно не буду скучать по утрам, подобным этому.

День за днем я, пока еще темно, тайком спускаюсь к настилу. Мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы создать впечатление, будто я – всего лишь девчонка, которой нравится любоваться рассветами, которая никогда не станет сопротивляться. Впрочем, хотя бы одно из этих утверждений правдиво. Волки, охраняющие берег, теперь даже не смотрят в мою сторону – и сие редкое равнодушие я заработала упорством и терпением. Целых два года упорства и терпения – утро за утром – с тех самых пор, как они отняли все, что мы любили, и бросили нас в лагеря. Я сижу там, где меня видит охрана – где я вижу их, где я вижу все. Я наблюдаю за водой, за прибоем – и не только. Я ищу лазейки.

До сих пор я не нашла ни одной. Охрана работает четко, слаженно – поэтому-то я еще не попыталась сбежать. Впрочем, я своего добьюсь. Я – птица, что взлетит, даже несмотря на подрезанные крылья и разбитые ноги. Этот остров-тюрьма не сможет удерживать меня вечно.

Однажды, когда война закончится, я снова поем мороженого. Пробегусь босиком по пляжу, без страха наступить на мину. Отправлюсь в книжный магазин, или в кофейню, или любое из сотен мест, где сейчас обосновались Волки, и буду сидеть там часами – просто потому, что смогу. Я сделаю все это и даже больше. Если выживу.

Я готова сбежать в любой момент. Мое прошлое всегда при мне – за спиной, на шее, глубоко в карманах. Потрепанная желтая книжечка. Массивное кольцо на широкой цепочке. Пузырек с кровью и зубами. Мое преимущество – свободные руки, ведь мне не за что и не за кого цепляться, впиваясь ногтями. Ничто не помешает мне отвоевать у врагов наш погрязший в войне мир. Если, конечно, все пойдет по плану.

Другие, может, и не замечают, но ситуация уже меняется. Я вижу повсюду едва уловимые знаки – и хорошие, и плохие. Раньше береговой пункт охраняли двое, а теперь – четверо. Прежде патрульные расслабленно вышагивали по определенным участкам песчаного пляжа, а сейчас они осторожно передвигаются гуськом – если вообще покидают постройку. Еще на прошлой неделе возле берега болтался кроваво-красный катер, а нынче его заменили на простецкую зеленую парусную лодку – чтобы те, кто рискнет сбежать, не рассчитывали на успех. Как будто кто-то из нас сумеет зайти настолько далеко и не подорваться на мине.

И незаметные изменения в заведенном порядке только подтверждают, что слухи – не ложь.

Говорят, на прошлой неделе кто-то сбежал. И вроде бы кто-то другой намеревается сделать то же самое – сегодня, завтра, через неделю, через месяц. Слышала я про все это. Но слухи ходят не про меня – иначе мне бы не позволили сидеть и наблюдать. А план сработал именно так, как я и надеялась: то, что я постоянно находилась настолько близко к пляжу, создавало впечатление, что я не замышляю ничего необычного. А вот изменить привычный уклад – как раз подозрительно.

Я жду, когда охрана, наконец, перестанет обращать на меня внимание, как иногда случается – например, если им надо заглянуть в свой ветхий наблюдательный пункт за добавкой кофе. Мой расслабленный вид заставляет их утратить бдительность, дарит им чрезмерную уверенность, что я не сдвинусь с места.

Патрульные не сводят глаз с морской дамбы, где появляются люди, внезапно заинтересовавшиеся рассветом.

Почти два года я просидела здесь в одиночестве. Сейчас – как вчера и позавчера – все иначе. Кто знает, замышляют ли заключенные побег или надеются хоть мельком углядеть чью-то попытку удрать? Несомненно одно – отсюда, как я убедилась еще в первую неделю пребывания в лагере, можно делать и то, и другое. А если покинуть остров с любой другой стороны, кроме этой, уткнешься в материковую часть Техаса. Уж лучше открытый океан.

От новичков, выглядывающих из-за дамбы, есть и польза, и вред. Рвануть вперед в любой момент может кто угодно. Волки, разумеется, удвоят охрану и осыплют лагерь градом из пуль и гранат. Меня, правда, тут уже не будет.

Я должна добраться до лодки сегодня утром… Другого шанса у меня нет.

Я должна стать первой.

Наступает рассвет – сотней тысяч оттенков, настолько ярких, что небо словно не способно их удержать.

Двое патрульных скрываются в наблюдательном пункте, а третий и четвертый смотрят в сторону – вот оно, да! – но вдруг все приходит в движение. Сначала чайка крылатым знамением устремляется к океану, будто желая улететь далеко-далеко. Патрульный переглядывается со своим напарником. А я слышу топот – но не с пляжа, а из-за дамбы у меня за спиной: он перекрывает гул, который царит в бараках, в столовой и на шелковой фабрике.

Остров сотрясает мощный взрыв. За ним – еще два, затем пять. Шквал выстрелов – их столько, что я сбиваюсь со счета, – крики, хаос. Шум нарастает с каждой секундой и буквально подкатывает к берегу.

Замираю. В теле напряжен каждый мускул. Я опоздала – на долю секунды. Должно быть, кто-то начал прорыв, но с другой части острова.

Похоже, стать первой жаждала не только я.

Офицеры, все четверо, бегут по песку плотными зигзагами, стараясь не наступить на мины. На меня они даже не смотрят – слишком спешат.

Надо было удрать ночью, а не ждать идеального момента. Идеальных не бывает. Пули и гранаты – жестокая попытка Волков усмирить бунт, их гипертрофированные меры безопасности. Я упустила свой шанс.

Или нет?

У причала по-прежнему безучастно покачивается зеленая лодка. Охраны не осталось.

Я сдвигаюсь, готовая рвануть вперед… но несчастная чайка опускается на песок – не в том месте. Оглушительный взрыв заставляет меня оцепенеть от ужаса. Отпечатки шагов патрульных заволакивает дым, в котором кружатся птичьи перья. И эта плотная завеса лишает меня единственной подсказки. До прошлой недели, до того как Волки погрузили в песок сотни новых мин, я могла бы пробежать к воде хоть с закрытыми глазами. А сейчас – увы.

На дамбу высыпают люди. Пять, десять, пятнадцать человек – с каждым мгновением их становится все больше. Если они отчаялись настолько, что бегут на заминированный берег, то я не хочу знать, от чего они хотят удрать. Подбираюсь к краю настила – под ним есть пустое пространство. Здесь жутко тесно, места едва хватает – мне и дышать тяжело. Впрочем, я хватаю воздух ртом, делаю неглубокие вдохи и выдохи. К взмокшим от пота шее и щеке – да и ко всему правому боку – липнет песок. Он везде – забивается в нос, в рот, под веки. Однако я продолжаю дышать. Я никогда не ощущала себя настолько живой, хотя я настолько близка к смерти.