Мика Мортинен

Вырла

Особенности национального психоанализа.

Глава первая. Лирического героя тонкий профиль

Говорят, к моде всерьёз относятся не слишком серьезные люди — женщины, чья красота оплачивает счета, богемные существа, чье пёстрое безумие имеет эквивалент в валюте. Ну, и те, кто мечтает ими быть, грезит о dolce&gabbana vita. Одним словом — свита. Дамы, шуты.

Федор Михайлович Тризны, ссылаясь на Пушкина Александра Сергеевича, утверждал — маникюр бизнес-хватке не помеха! Руки молодого психотерапевта были его гордостью, в эти руки влюблялись, эти руки интриговали… Пальцы. Шесть лет музыкальной школы и приобретенная там мизантропия стоили воспитания десятка «англичан», длинных, тонких и надменных. Самое же интересное таилось под матовым шелком рубашки — вторые «рукава» Федора Михайловича, его татуировки от кисти до середины плеча. Узор из витых колючек и пара глазастых цветов — свекольно-бордовых пионов с масонским оком вместо сердцевины — намекали на то, что знали наверняка лишь избранные посвященные: друг Фёдора тату-мастер Олег слегка помешался на ботанике и конспирологии.

Слушает, бывало, ФМ клиентку, кивает, улыбается уголком губ, и вдруг, как бы невзначай, поправляет браслет часов, демонстрируя на миг фрагмент нательной «фрески». Клиентка не верит зрению! Нет, столь респектабельный специалист не может… Причудилось. Или? Он не таков, каким кажется? Не таков-с! И по такому не таков-с, и по эдакому.

Борода-эспаньолка Федора Михайловича отличалась от заурядной хипстерской бороды причиной, основанием появления на лице, если позволите, корнями, уходившими в традиционную культуру отечества. Русский интеллектуал извечно barbu. Извечно страдает. Извечно за границей. У Федора Михайловича наличествовало американское гражданство, на всякий.

После работы он обыкновенно шел в креативное пространство Inтелега привычным и приятным маршрутом: мимо Пышечной, чтобы насладиться вкуснейшим запахом (с нулевой калорийностью); вниз, в переход, где по четвергам и субботам лабал гитарист от тридцати до шестидесяти — заспиртованный. Зимой и летом, разумеется, в матроске. Его регулярно меняющиеся ассистентки-старшеклассницы клянчили мелочь в неизменную шляпу-котелок.

Феде нравилась поэтика автора. Причем, в данной подаче и антураже. Никаких барабанщиков, басистов — чай, не Металлика. Никаких жарких залов. Только сумрачный коридор под проспектом. Льющиеся по ступеням мусорные ручьи и шлепки подошв о грязный гранитный пол.

— Нету рая в сарае, Рая.

Лишь кувалда да ржавый серп.

Видно, карма у нас такая,

Полкраюхи делить на всех.

Полкраюхи, зато с икрою.

Красной кровью на белый хлеб.

Синим платом тебя укрою,

За спиною сжимая серп, — надрывался бард.

Психотерапевт скидывал ему сдачу кофейного автомата. В течение дня монет накапливалось немало, карман звенел.

Затем Феденька со скоростью спринтера торопился в лоно «Телеги», дабы не промочить дарёный кардиган из шерсти викуньи. Здесь, на территории бывшей мануфактуры, подавали крафтовый пильзнер и лагер, винишко, детокс для ярых ЗОЖников. Веганские ресторанчики соседствовали с ультра-мясными. Уживались студии фем-йоги, обитель эмансипированных женщин, зона мейл-фри. И стриптиз. Лев и агнец.

Как? Взаимоуважение! «Vzaimouvajenie» большими буквами висело над входом. Девиз и предупреждение. Хамы и скандалисты сразу отправлялись в черный список. Их изгоняли. В бан! Отныне геометка Intelega становилась им недоступна. Люди дорожили меткой. Поэтому не грызлись.

Программа/подборка выступающих в Гайд-Парк-зале была недурна (и оранжевое грузинское). Стендап-комики, украинские, казахстанские, свои; бескомпромиссные — по заветам Святого Джорджа (Карлина). Социальные панки. Поэты-экверлибристы. Например, Маргарита Междометие.

Она шагала из темноты в освещенный пятачок возле бара. Ей не хлопали, чтобы не перевозбудить, не загнать в кокон. О пограничном расстройстве личности Маргариты сообщалось в афише.

Междометие декламировала звонким, задыхающимся голоском:

— Времена — не поймешь, где мечта, а где прихоть.

Девочки хотят в Питер, мальчики — в Припять.

Девочкам восемнадцать, мальчикам десять (в паспорте тридцать).

Закажи что-нибудь выпить!

И мороженое!

И пиццу!

Я «в депрессии» утром, под вечер шуршу на сигвее.

Квест, пре-пати, три бара, концерт. Обещала. Успею.

Феминистки про феминитивы, геи про геев.

А я думаю о

Собаках

В Корее.

Все молча ставили «лайки».

Междометие оценила их количество под постом со стихотворением и тихо проговорила: «Вы невероятные», дотрагиваясь до чрезмерно выпирающих ключиц.

Из «телеги» психотерапевт не на сигвее, на такси перемещался в лофт Софушки Кнепер, миниатюрной дочери крупного отца, чердачное расположение которого (лофта, не отца) давало возможность курить и пить кофе/виски на крыше и стряхивать пепел в колодец двора.

Тут собиралось «общество». Выпускники и отчислянты престижных вузов. Дизайнеры, адвокаты. Умные, дерзкие и безработные. Актеры. Художники. Они были собой. К сожалению, сейчас они еще и пахли собой, ведь горячую воду отключили две недели назад.

— Извольте, господин Тризны. — Никитка закатил глаза. Его «вещие» белки «смотрели» прямо Федору в душу. Вылетит из театра — пойдет в экстрасенсы.

«Слепец» раскрыл учебник, старый советский тысячелистник, на случайной странице.

Они не гадали, Господи, нет! Это чушь! Детские забавы. Просто Федор выбирал тему кандидатской. Методом профессора Тыка.

— Ох ху-у-ху-у-у-у… — заухал Марат, он же Скорый. Хирург и «фармацевт»-любитель. — Жесток твой жребий! Откупишься?

Перст судьбы и Никитки указывал на параграф «профилактика суицида в сельской местности».

— Федя — Зажопинский Фрейд? — Синеволосая Софушка прикурила от благовонной палочки Бетала. — Не смешите!

— Откупишься? — с типично восточной, азартно-базарной настырностью повторил Марат. Денег Тризны никогда не хватало. Однако без положительного баланса на счете подключалась опция «раб лампы», то бишь, «исполнитель желаний». Если Федор Михайлович хотел избегнуть участи Михаила Афанасьевича (Булгакова) и не засорять блогосферу новыми записками врача- морфиниста, он мог рискнуть, вверившись воле и фантазии друзей. Что они посчитают адекватной заменой деревенской ссылке? Татуировку? Фиалкового дельфина или слово FREEDOOM готическим шрифтом, сотым кегелем? «Портрет» полового хрена, нарисованный Фёдоровым хреном при помощи хрена столового?

Их компания определенно зациклилась на чакре Свадхистана, на похотливом лотосе, питаемом навозом нижних энергий. Алексей — Бетал Шивавич — внедрился со своими индостанскими штучками глубоко в коллективное сознание группы. Они, порой, отказывались от кофе в пользу чая масала, жевали манку с орехами, нюхали сандал (воняющий мочой диабетика; да, Федя разбирался в ароматах урины, он мед закончил!). Делали матсиасану, натараджасану, уттхита паршваконасану. Потому что при подтянутом, розовощеком и обезжиренном Батале невозможно стало предаваться гедонизму! Отдаваться ему полностью, по крайней мере.

«Вы разрушаете себя!»

«Право частной собственности. Тело — мое. Хочу — разрушаю». — Юрист Егор забивал фильтр «Parliament» а не зубным порошком. Софушка звонила в доставку: «Пять двойных чизбургеров…» «Мясо? В две тысячи двадцатых? Когда доказано, что свиньи тоже испытывают боль и оргазм? Любят трюфели и пиво?