Всякий, кто искренно захотел истины, тот уже страшно силен…

Достоевский

Великие произведения искусства — а роман «Подросток»безусловно одна из вершин отечественной и мировой литературы — имеют тонеоспоримое свойство, что они, как утверждал автор «Подростка», ФедорМихайлович Достоевский, — всегда современны и насущны. Правда, в условияхобычной повседневной жизни мы порою даже и не замечаем постоянного мощноговоздействия литературы и искусства на наши умы и сердца. Но в те или иныевремена эта истина вдруг становится для нас очевидной, не требующей уже никакихдоказательств. Вспомним хотя бы, например, о том поистине всенародном,государственном и даже в полном смысле слова — всемирно-историческом звучании,которое обрели в годы Великой Отечественной стихи Пушкина, Лермонтова, Тютчева,Блока… Лермонтовское «Бородино» с его бессмертно-патриотическим: «Ребята! НеМосква ль за нами?!..» или гоголевский «Тарас Бульба» с его устремленным вбудущее словом-пророчеством о бессмертии русского духа, о силе русскоготоварищества, которых не одолеть никакой вражьей силе, — действительно обрелимощь и значимость духовно-нравственного оружия нашего народа. Совершенно зановобыли осмыслены в ту эпоху многие произведения русской классической литературы иза рубежом. Так, например, в странах антигитлеровской коалиции в годы войныиздание эпопеи Льва Толстого «Война и мир» выходило снабженным картаминаполеоновского и гитлеровского нашествий, что «подсказывало аналогию междунеудачей наполеоновского похода на Москву и предстоящим разгромом немецкойфашистской армии… Главное, что в романе Толстого… нашелся ключ к пониманиюдуховных качеств советских людей, защищающих свою родину»*.

Конечно, все эти примеры остросовременного, гражданского,патриотического звучания классики в условиях экстремальных. Но — ведь этовсе-таки факты. Реальные исторические факты.

И, однако, «Подросток», о котором пойдет речь, по своемуобщественному гражданскому заряду — очевидно — далеко не «Бородино», не «ТарасБульба» и не «Война и мир» или «Что делать?» Чернышевского или, скажем, «ТихийДон» Шолохова. Не так ли?

Перед нами обыкновенная, чуть не сказал — семейная, хотяскорее уж — бессемейная, с элементами детектива, но все же — достаточнообыденная история, и, кажется, не более того.

В самом деле: лет двадцать назад, двадцатипятилетний тогдаАндрей Петрович Версилов, человек образованный, гордый, преисполненный великихидей и надежд, увлекся вдруг восемнадцатилетней Софьей Андреевной, женой своегодворового человека, пятидесятилетнего Макара Ивановича Долгорукого. ДетейВерсилова и Софьи Андреевны, Аркадия и Лизу, признал Долгорукий своими, дал имсвою фамилию, а сам с сумой и посохом ушел странничать по Руси в поисках правдыи смысла жизни. С тою же, по существу, целью отправляется скитаться по ЕвропеВерсилов. Пережив за двадцать лет скитаний немало политических и любовныхстрастей и увлечений, а заодно и промотав три наследства, Версилов возвращаетсяв Петербург едва ли не нищим, но с видами обрести четвертое, выиграв процесс укнязей Сокольских.

Приезжает из Москвы в Петербург и юный девятнадцатилетнийАркадий Макарович, у которого, за недолгую его жизнь, накопилось уже немалообид, мучительных вопросов, надежд. Приезжает — открывать отца: ведь он, посуществу, впервые встретится с Андреем Петровичем Версиловым. Но не тольконадежда обрести наконец семью, отца влечет его в Петербург. В подкладке сюртукаподростка зашито и кое-что материальное — некий документ, вернее, письмоневедомой ему молодой вдовы, генеральши Ахмаковой, дочери старого князяСокольского. Подросток знает наверняка — и Версилов, и Ахмакова, и, может быть,еще кое-кто отдали бы многое, дабы заполучить это письмо. Так что Аркадий,собираясь наконец броситься в настоящую, как ему представляется, жизнь, в жизньпетербургского столичного общества, имеет виды проникнуть в него не бочком,мимо зазевавшегося швейцара, но прямо-таки властелином чужих судеб, находящихсяв его руках, а точнее, пока — за подкладкой сюртука.

И вот, чуть не на протяжении всего романа нас интригуетвопрос: а что же там все-таки в этом письме? Но ведь эта (далеко неединственная в «Подростке») интрига — скорее уж более детективного свойства,нежели нравственного, идейного. А это, согласитесь, совсем не тот интерес,который преследует нас, скажем, в том же «Тарасе Бульбе»: выдержит ли Остапнечеловеческие пытки? Уйдет ли старый Тарас от вражьей погони? Или в «ТихомДоне» — к кому в конце концов прибьется Григорий Мелехов, на каком берегуобретет правду? Да и в самом романе «Подросток» окажется в итоге, что ничеготакого уж особенного, пожалуй, в письме и не обнаружится. И мы чувствуем, чтоглавный интерес вовсе не в содержании письма, но совсем в другом: позволит липодростку его совесть использовать письмо ради собственного самоутверждения?Разрешит ли он себе стать хотя бы на время властелином судеб нескольких людей?А он ведь уже заразился мыслью о собственной исключительности, в нем уже успелипробудить гордыню, желание попробовать самому, на вкус, на ощупь, все блага исоблазны этого мира. Правда — он еще и чист сердцем, даже наивен инепосредствен. Он не совершил еще ничего такого, чего бы устыдилась егосовесть. У него еще душа подростка: она открыта еще добру и подвигу. Но —найдись такой авторитет, случись одно только, потрясающее душу впечатление — ион равно и притом по совести — готов будет пойти той или иной дорогой жизни. Или— хуже того — научится примирять добро и зло, правду и ложь, красоту ибезобразие, подвиг и предательство, да еще и оправдывать себя по совести: нея-де один, все такие же, и ничего — здравствуют, а иные так и процветают.

Впечатления, соблазны, неожиданности новой, взрослой,петербургской жизни буквально захлестывают юного Аркадия Макаровича, так что онвряд ли даже готов вполне воспринимать ее уроки, улавливать за потокомобрушивающихся на него фактов, каждый из которых для него едва ли не открытие, —их внутренние связи. Мир то начинает обретать в сознании и чувствах подросткаприятные и столь много обещающие ему формы, то вдруг, будто рухнув разом, вновьпогружает Аркадия Макаровича в хаос, в беспорядок мыслей, восприятий, оценок.

Каков же этот мир в романе Достоевского?

Социально-исторический диагноз, который поставил Достоевскийсовременному ему буржуазно-феодальному обществу, и притом, как всегда, —поставил пропорционально будущему, пытаясь, а во многом и сумев разгадатьбудущие итоги его нынешнего состояния, этот диагноз был нелицеприятен и дажежесток, но и исторически справедлив. «Я убаюкивать не мастер», — отвечалДостоевский на обвинения в том, что он слишком-де сгущает краски. Каковы же, поДостоевскому, основные симптомы болезни общества? «Во всем идея разложения, ибовсе врозь… Даже дети врозь… Общество химически разлагается», — записывает он втетрадь мысли к роману «Подросток». Рост убийств и самоубийств. Распадениесемей. Господствуют случайные семейства. Не семьи, но какие-то брачные сожительства.«Отцы пьют, матери пьют… Какое поколение может родиться от пьяниц?»