Как знать, может быть, в решении «жить по совести» и сыгралглавную роль именно тот нравственный урок, который получил князь Сергей,подозревая подростка в низости, ибо все таковы, но оказалось — не все. И пустьэто только один и ничего из себя особого не представляющий подросток — все-такион есть, такой человек с чистым сердцем. Все-таки он есть, и значит — не всетаковы, и значит — он тоже не хочет и не может быть; как все. А извлечет ли длясебя хоть какой-то урок из этого поступка князя сам Аркадий? Конечно, поступоккнязя Сергея — никакой не подвиг, но это все-таки именно поступок. Поступокнравственный. Отзовется ли он в сердце подростка, как отозвалось недавно егочистое сердце в нынешнем поступке князя? Ибо давно сказано: зло умножает зло, адобро преумножает добро. Но ведь это в идеале. А в жизни?

Нет, не все, видимо, легко и просто будет в его жизни.Аркадий Долгорукий окажется вдруг в положении юного витязя надуховно-нравственном перепутье, у вещего камня, за которым много дорог, но лишьодна прямоезжая. Которая из них? Думаю, Достоевский сознательно не захотелнасильно подталкивать своего героя к окончательному решению. Важно, что егоподросток уже не в нравственном состоянии беспутья, но перед дорогой к правде.Достоевский верил, что и его молодые читатели узнают себя отчасти в исканиях,мечтаниях его героя. Узнают и осознают главное — необходимость отысканияверного пути жизни, пути богатырства, готовности к подвигу не во имя толькосамоутверждения, но во имя будущего России. Потому что великая цель, великаяидея не могут быть узкокорыстными; путь к правде не может лежать внеисторического пути Отечества. К этой истине Достоевский исподволь и подводит исвоего молодого героя, и своих читателей. В самом деле, вы, конечно, заметили,что в центре всех, столь не похожих одна на другую, идей, определяющих ипоступки героев, так или иначе лежит мысль о России, Родине, Отечестве.Европеец Версилов не просто любит Россию. Он прекрасно отдает себе отчет, чтоего идея всеевропейского и всемирового примирения в конце концов опирается наРоссию, а не на Европу, ибо, как сознает Андрей Петрович: «Одна Россия живет недля себя, а для мысли…» И Версилов, как и Герцен, мог бы сказать о себе: «Верав Россию спасла меня от нравственной гибели… За эту веру в нее, за этоисцеление ею — благодарю я мою родину». Родина, Русь — центральное понятиедуховных исканий Макара Ивановича. Судьба России определяет поступок Крафта.Сознание вины перед Отечеством — поступок князя Сергея…

И только в первоначальной, «ротшильдовской идее» АркадияМакаровича и в «философии жизни» Ламберта понятие России, Отечества отсутствуетначисто. И не случайно: обе они хотя и разномасштабны, но родственны по истоками устремлениям. Обе буржуазны по сути, античеловечны, антидуховны. Они не прельстятбольше подростка, ибо он осознал их истинную цену: обе они — вне правды, обе —против правды. Достоевский же оставит своего героя все с тою же страстнойжаждой высокой идеи, высокой цели жизни, но оставит уже на пути к правде. Каковэтот путь? Это подскажет сама жизнь. Таков, как мне представляется, главныйурок романа Достоевского «Подросток».

«По глубине замысла, по широте задач нравственного мира,разрабатываемых им, — писал о Достоевском Салтыков-Щедрин, — этот писатель… нетолько признает законность тех интересов, которые волнуют современное общество,но даже идет далее, вступает в область предвидений и предчувствий, которыесоставляют цель… отдаленнейших исканий человечества».

Эти пророческие слова современника Достоевского обращены ужекак бы непосредственно к нам, к нашему времени, к нашему обществу, к нашимидейным, нравственным исканиям, обретениям и устремлениям.

Гениальный писатель-мыслитель действительно умел смотретьдалеко вперед. «У нас есть, бесспорно, жизнь разлагающаяся. Но есть необходимои жизнь вновь складывающаяся, на новых уже началах. Кто их подметит и кто ихукажет? Кто хоть чуть-чуть может определить и выразить законы этого разложенияи нового созидания?» Где же, в чем видит Достоевский проявления этих законовнового созидания? В чем заключаются для него залоги будущего возрождения Россиииз состояния всеобщего разложения?

Достоевский верил в народ, на него и возлагал свои надеждына будущее возрождение. Не правда, будто он идеализировал народ, считал егодистиллированно чистым, вовсе не затронутым язвою буржуазного разложения. «Да,народ тоже болен, — писал он, — но не смертельно», ибо живет в нем «неутоленнаяжажда правды. Ищет народ правды и выхода к ней». А раз ищет, — верил он, — то инайдет. А еще верил он в юное поколение страны, затем и написал роман«Подросток». Мечтал написать еще и роман «Дети». Не успел. Смерть не дала. «Япотому так, и прежде всех, на молодежь надеюсь, — объяснял он, — что она у настоже страдает «исканием правды» и тоской по ней, а, стало быть, она народусродни наиболее, и сразу поймет, что и народ ищет правды».

В идейном подспуде романа «Подросток» нельзя не увидетьмысли писателя о необходимости объединения поиска истины юным поколением инародной жаждой правды; мысли о том, что подлинно великая, руководящая идея,работающая на законы нового созидания, не может быть иной, нежели идеейнародной, идеей общего со всем народом, единого дела.

Итак, перед нами действительно простая семейная история. Но— что стоит за ней? Здесь проходят первый жизненный опыт, получают первыенравственные, идейные уроки будущие граждане страны, будущие ее деятели. И оттого, каков этот опыт, каковы эти уроки, будет зависеть в будущем многое,слишком многое в судьбах народа, страны, всего мира. Да, именно так: Достоевскийне знал этого, но мы-то с вами знаем — младшие представители поколения АркадияМакаровича, героя романа «Подросток», — станут живыми действующими лицамисобытия всемирно-исторической значимости — Октябрьской революции: напомню, чтов год публикации «Подростка» на страницах журнала Некрасова «Отечественныезаписки» Ленину было пять лет. Да и сам Аркадий Макарович вполне мог дожить дореволюции: в 1917 году ему было бы 62 года. Где, на чьей стороне был бы он вэтот исторический момент, какую роль сыграл бы в нем? Вопросы не праздные, ибоответы на эти вопросы во многом заключались, а может быть, и определялись вглавном, на всю жизнь потом, уже здесь, в опыте и уроках этой обыденной«семейной истории».

Юрий Селезнев

Не утерпев, я сел записывать эту историю моих первых шаговна жизненном поприще, тогда как мог бы обойтись и без того. Одно знаю наверно:никогда уже более не сяду писать мою автобиографию, даже если проживу до сталет. Надо быть слишком подло влюбленным в себя, чтобы писать без стыда о самомсебе. Тем только себя извиняю, что не для того пишу, для чего все пишут, тоесть не для похвал читателя. Если я вдруг вздумал записать слово в слово все,что случилось со мной с прошлого года, то вздумал это вследствие внутреннейпотребности: до того я поражен всем совершившимся. Я записываю лишь события,уклоняясь всеми силами от всего постороннего, а главное — от литературныхкрасот; литератор пишет тридцать лет и в конце совсем не знает, для чего онписал столько лет. Я — не литератор, литератором быть не хочу и тащитьвнутренность души моей и красивое описание чувств на их литературный рынокпочел бы неприличием и подлостью. С досадой, однако, предчувствую, что,кажется, нельзя обойтись совершенно без описания чувств и без размышлений(может быть, даже пошлых): до того развратительно действует на человека всякоелитературное занятие, хотя бы и предпринимаемое единственно для себя.Размышления же могут быть даже очень пошлы, потому что то, что сам ценишь,очень возможно, не имеет никакой цены на посторонний взгляд. Но все это всторону. Однако вот и предисловие; более, в этом роде, ничего не будет. К делу;хотя ничего нет мудренее, как приступить к какому-нибудь делу, — может быть,даже и ко всякому делу.