На конном рынке в Замоскворечье народу было немного: не те нынче настали времена, чтобы на лошадиных базарах яблоку негде было упасть. А ведь еще недавно на Конной площади было и пешему не протолкнуться. А сейчас — знай погоняй повозку без брани и скандала! Подъезжали барышники всех мастей, конокрады едва ли не со всех волостей России, крутились цыгане, знающие толк в лошадях; крестьяне подмосковных сел, мещане, решившиеся открыть свое дело, немало было заводчиков и купцов, собирающихся завести собственный выезд, цивильные и военные «их благородия» вплоть до генеральских чинов… А уж лошадок тут всяких выставляли — просто глазоньки разбегались! Упряжные, ломовые, скаковые лошади вороной, гнедой, серой, рыжей мастей. А то и пегие, соловые, булановые, чубарые и — язык сломаешь — изабелловые; ахалтекинской породы, которой, сказывают, аж пять тысяч лет, ежели не более! Окрас этот немногим темнее топленого молока и достаточно редкий, переливчатый, чисто ангельский, ну просто загляденье! А если еще глаз у лошади голубой или янтарный, так это, как есть, царская порода. И цена ей тоже, надо признать, устанавливалась царская. Но ныне лошадок немного, выбор скуден, а все потому, что животину нужно кормить, а на какие шиши, спрашивается, ежели пуд овса немалые тыщи стоит. Так что его четырехлетняя гнедая Авоська, почитай, лучшая будет на всем базаре! А на такую покупатели всегда отыщутся, невзирая на тяжкие времена…

Василий Иванович Комаров усмехнулся, оглядывая двух соседних тощих лошадок — кости да шкура, — норовящих все прилечь да и околеть прямо тут, у хозяйских ног. Ежели их откормить, то лошадки, возможно, и будут справными пристяжными. Только вот вопрос: где взять фуражное зерно и на какие шиши, ежели самому хавать нечего? Видно, держать лошадей хозяину стало невмочь, вот он и решил их продать и выручить за них хоть какие-нибудь деньги на собственный прокорм. Ага, он, оказывается, еще и сбрую продает. Или все-таки меняет? Пойти спросить, что ль, пока покупатель не подошел?

— Почем сбрую торгуешь, хозяин?

— За два мешка картошки отдам, — последовал быстрый ответ.

Комаров кивнул, пошел дальше. Цена показалась высокой.

— Ну, хошь, за полтора отдам, — послышалось ему вслед. Но он не обернулся. Не тот торг, чтобы шеей вертеть.

Какое-то время Василий Иванович постоял у древнего ломового мерина, видно, прожившего не только свою жизнь, но и доживавшего чужую, почти со съеденными кривыми зубами, потрепал его ласково по холке. Малость взгрустнул, глядючи на печальное зрелище. Мерин стоял как изваяние, уставившись в одну точку. Все происходящее его ничуть не интересовало.

— Хорошая у тебя кобылка, — не без зависти произнес хозяин мерина, оглядывая лошадь Комарова.

— Да, хорошая, владимирских кровей. И пашпорт на нее имеется, все как полагается, — охотно согласился Комаров. — Не какая-то там краденая.

— Торгуешь кобылку-то? — поинтересовался хозяин мерина, мужичок лет сорока.

— Торгую, — доброжелательно ответил Комаров.

— Может, махнем? — повел подбородком на мерина мужичок. — Я тебе мерина свово отдам, да в придачу три фунта сахару прибавлю и крупы пшенной с полпудика.

— Ага, — криво усмехнулся Василий Иванович, и его доброжелательство мигом сошло на нет. — На хрена мне твой мерин сдался. Ему небось годков тридцать с гаком будет?

— Пошто это тридцать-то? Да еще с гаком? — обиделся за мерина его хозяин. — Что ты такое говоришь? Ему двенадцать годочков всего-то.

— Расска-азывай, — ехидно протянул Комаров и с усмешкой повторил: — Двенадцать годочков… Я, чай, в лошадях соображаю. Три десятка твоему мерину, не меньше. Его самое время на живодерню наладить, иначе не сегодня завтра по старости лет сам околеет.

— Это ты скорее околеешь, — в обиде огрызнулся мужичок.

Комаров на такой выпад никак не среагировал, только усмехнулся снова и демонстративно сплюнул.

— Торгуешь кобылку? — раздался вдруг за спиной чей-то голос.

Комаров повернулся и молча оглядел незаметно подошедшего мужика. Был он широк в кости и неопределенного возраста. Ему можно было дать лет сорок, уж слишком длинной и густой была его борода, а вот лицо гладкое, без единой морщины, каковое замечается только у молодых людей, и руки сильные, привыкшие к работе. Одет он был в чистую рубаху с суконной поддевкой, малость ношенную, но еще справную, на голове — картуз с лаковым козырьком. И сапоги… Мечта, а не сапоги: смазные, юфтяные и с набором. Таким сапогам сносу не будет до скончания века. Ежели на совзнаки считать, так тыщ восемьсот потянут, никак не меньше, а то и весь мильон.

— Ну, торгую, — неспешно и со значением ответил Комаров, продолжая изучать незнакомца и прикидывая: потянет ли цену?

— И почем? — последовал новый бесхитростный вопрос.

— Это смотря какими деньгами расплачиваться будешь, — осторожно ответил Василий Иванович, сообразив, что наклевывается покупатель, и повел свою кобылу в сторонку, подалее от чужих ушей. За ним двинулся и незнакомец.

— А какими тебе надобно? — спросил мужик. — У меня всякие имеются.

— Вся-акие, — нарочито недовольно проворчал Комаров. И добавил тоном человека, которого за понюшку табаку не проведешь: — Мне всякие-то без надобности. Ты учти, мил-человек, совзнаками прошлого и позапрошлого годов я не возьму, со всем моим почтением, — предупредил он.

— А чем возьмешь? — снисходительно посмотрел незнакомец на Комарова.

По всему было видно, что деньги у мужика в суконной поддевке и картузе водятся, и, видать, немалые. А такие люди нынче на базаре большая редкость. Да и сытая ухоженная комаровская кобылка ему весьма приглянулась.

— Новыми возьму, — твердо ответил Василий Иванович. — Червонцами.

— Ну, червонцами так червонцами, — согласно кивнул мужик в картузе с лаковым козырьком. — Нам в хозяйстве справная лошадь ох как надобна! До войны у нас четыре лошади да мерин работящий были, а на сей день одна-разъединственная кобылка осталась, и ту местный ревком едва не забрал на мобилизацию. Бате едва ли не в последнюю минуту удалось ее огородами в лес увести. Посевную нынче с грехом пополам еще одолели, а тут после разрешения свободы торговли батя с дядькой моим торговлишку бакалейную завели, так с одной лошадкой несподручно стало справляться. Война-то, чай, закончилась, на ноги вставать надобно, жить начинать…

Мужик замолчал.

— Воевал, стало быть? — нарушил молчание Комаров.

— А кто ж ноне не воевал-то? Воевал, конешно. Супротив Деникина на Южном фронте. Командиром взвода даже побывать пришлось. Недолго, правда.

— Да? — оживился Василий Иванович. — Я тоже, брат, на Южном фронте воевал. Сам по доброй воле в Красную Армию в семнадцатом годе записался, поскольку мобилизации уже не подлежал по возрасту. В то время мне ведь уже полных сорок восемь годов было. Поначалу рядовым служил, а когда грамоте выучился — взводным меня сделали. Уважало меня начальство. — На обросшем щетиной лице Комарова появилась улыбка. — Благодарности имею от самого товарища Сокольникова. Он и грамотку мне вручал за отличия в борьбе супротив предателей революции и дезертиров. Я их в расход пускал самолично. На стенке в дому моем на самом видном месте тая грамотка висит. Я и рамку для нее дубовую смастерил. Потом в девятнадцатом годе в плен попал: едва в расход меня беляки не пустили. Спасло то, что чужой фамилией назвался, рядовым Комаровым. А так-то меня родители Василием нарекли. А тебя?