Конец октября выдался под стать началу декабря, поэтому, зябко ежась и кутаясь в плед, я пыталась понять, с чего меня так и подмывает выглянуть во двор. Причем, желания мерзнуть или вымокнуть не было совершенно, но вот ощущение, что мне просто жизненно необходимо прогуляться, не отпускало.

По стеклу текли не частые капли, моросить начало ещё после обеда. К ночи дождь немного разошелся, шурша по высохшим, но не облетевшим листьям яблони, растущей прямо за окном. Ветер тоскливо завывал, будто трудолюбивое привидение, время от времени меняя тональность, чем меня изрядно взбадривал. Только привыкнешь к тоненькому «Иии» в трубе дымохода, как оно меняется на басовитое «Ууу», отчего мурашки по спине бежали прямо-таки призовых размеров.

Джулиан-Джакоб, он же Жюльен, он же Бульон, он же сокращенный мной до плебейского Бульки, дрых на половике, время от времени всхрапывая, как может храпеть только полностью удовлетворенный жизнью мужик. А что, выгулян, накормлен, ещё и теплая печка под боком, что нужно для счастья порядочной собаке? Временами он подрыгивал задней лапой и поскуливал во сне, вызывая умиленную улыбку.

Чай в кружке закончился, а вставать, чтобы налить ещё, было лень. К тому же в избушке смотрителя заповедника канализация ограничивалась ведром под рукомойником, и напиваться чая на ночь было чревато посещением дощатой будочки в углу сада. Соразмерив желание погреться душистым травяным сбором и нежелание полуночной прогулки в уличный туалет, я склонилась ко второму.

И всё-таки, почему меня так тянет в темноту? Я же не Булька, чтобы крутиться возле двери в ожидании, пока вредная хозяйка выпустит на променад. Но сердце тоскливо сжималось, будто там, за границей круга света, падающего от окна, было нечто не просто нужное. Оно мне было настолько дорого, что я очнулась только, когда ветер бросил в лицо пригоршню колючих капель, среди которых отчетливо поблескивала снежная крупка. Порог холодил ступни через вязаные шерстяные носки, изо рта при каждом выдохе вырывался пар, но это ощущение жизненной необходимости бежать в темноту стало предельно острым, и я, мысленно выругавшись, быстро собралась и вышла во двор.

Решительности хватило ровно до калитки, за которую я выглянула с опаской, настороженно прислушиваясь.

Ничего подозрительного.

Осенний лес жил своей жизнью, шуршал дождь, справа доносилась тоскливая перекличка грачиной стаи, устроившейся на ночевку в тополиной роще, начинавшейся сразу за оврагом, через который был перекинут тонкий и весьма подозрительный на вид мостик. По дну оврага змеился ручей, в паводок раздувавшийся до размера небольшой речушки, а в остальное время теряющийся среди зарослей камыша. Тот тоже вносил лепту в ночное многоголосие, таинственно шелестя высохшими листьями.

Дорог здесь фактически не было. Вернее, она была, но с другой стороны рощи, оттуда в хорошую погоду даже можно было подъехать на машине, сейчас же, по раскисшей грунтовке туда можно добраться разве что на танке. Но, учитывая то, что проезд в заповедник был перекрыт, а погода совершенно не располагала к прогулкам по лесу, вероятность встретить заплутавших туристов стремилась к нулю. Да и звук приближающегося автомобиля я точно услышала бы, это в городе не обращаешь внимания на привычный шум, но здесь даже тихое урчание двигателя звучало истошным ревом.

И все же тянущее чувство тревоги влекло именно туда…

Вернувшись и заперев дверь домика, в котором из ценностей были только мой ноутбук и Булька, упорно делающий вид, что спит, лишь бы его не потянули в холод  и морось, я зашагала в сторону мостика, сама себе удивляясь. Я здесь четвертый день, и каждый вечер, когда начинало смеркаться, тщательно запиралась на все замки, испытывая нормальный для любого человека, по собственной инициативе оставшегося в одиночестве посреди леса, страх. И раньше такого желания бежать неизвестно куда и зачем, не испытывала совершенно.

Можно было бы прихватить с собой древнюю берданку деда Тихона, которую тот прятал в специальном ящике за печкой, если бы не два факта. Во-первых, я не умею из неё стрелять. Во-вторых, она была уже лет двадцать, как неисправна, потому использовать её можно только в качестве копья. К тому же никаких следов, указывающих на близость людей, не было, иначе фиг бы я вышла за калитку, а зайцы и грачи вряд ли устрашатся берданки. Она же обязательно выпадет из моих трясущихся рук, и потом до рассвета мне придется её разбирать и чистить.

Мостик, особенно скользкий и пугающий, показался впереди, тускло сверкнув мокрыми досками в свете мощного фонаря, прихваченного в сенях. Грязь почавкивала под подошвами резиновых сапог, потому переходила ручей я с осторожностью – не хватало только оскользнуться и полететь головой вниз в камыши. Лететь-то невысоко, всего метра три, но для того, чтобы свернуть шею, этого хватит с избытком.

При моем приближении грачи, всё никак не решающиеся покинуть наши края и отчалить на южную зимовку, притихли, перестав хрипло каркать, и теперь только встряхивались и тяжело перелетали с ветки на ветку, чем пугали ещё больше. Роща была невелика, она узким клином вырывалась из леса и заканчивалась небольшим обрывом, густо заросшим кустами, потому пересечь её можно было за пару минут. Дальше, за кустами, начинался заливной луг, тянущийся на несколько километров до реки.

Дойдя до этого обрыва и потоптавшись на краю, я уже собиралась уходить, когда луч фонаря выхватил что-то странное внизу. Я даже не сразу поняла, что это такое – ну, лежит какая-то темная куча, - но, когда эта куча едва заметно шевельнулась, присмотревшись, похолодела.

Внизу в совершенно неестественной позе лежал человек.

О том, что метрах в тридцати отсюда есть удобный спуск, я вспомнила, когда оказалась рядом с человеком. Как только ноги себе не переломала, скатившись с обрыва…

Фонарь пришлось выключить и убрать в карман, чтобы не уронить, сползая практически на попе, и теперь он больно бил по бедру. Да и куртка, на которую собрала дождевые капли со всех встречных кустов, стала почти неподъемной. Хорошо хоть сапоги не потеряла.

Он лежал навзничь, неловко подвернув под спину левую руку, отчего она казалась сломанной. А может, действительно сломана, так сразу и не поймешь.

От быстрого ли спуска или просто от страха я долго бестолково хватала его то за запястье, то за шею, пытаясь понять, есть у него пульс или нет. Тот факт, что без пульса он вряд ли шевелился бы, мне сразу в голову почему-то не пришел.

Фонарь из кармана пришлось почти выдирать, естественно, он там застрял, и свет получился хоть и ярким, но дерганным. И все же смогла рассмотреть, что у найденыша чуть дрожат ресницы, да и головой он дернул, когда я от нервов и уже замерзших пальцев уронила фонарик ему на переносицу.

- Эй! Вы живы?

Ответить он не пожелал.