Да не как-нибудь, а посередине, где нет прохожих. Полы развеваются, сапожищи стучат — ну ни дать ни взять мужик. И летит, как оглашенный. «Тебя же могли схватить, как обычного воришку», — говорили мы, а он: «Ничего, не схватили же».

— Подтверждаю, — улыбнулся Сергей, — не схватили.

— Вот-вот, это его оправдания, аргументы. Мальчишество, и ничего более.

Таня, глядя на Сергея, осуждающе покачивала головой.

— А у нас гости, — поспешила перевести разговор на другое Липа.

Кравчинский уже заметил на себе пристальный взгляд двух незнакомых девушек, сидевших рядом с Армфельдт, то и дело расспрашивавших ее о чем-то.

— Кто они такие? — поинтересовался.

— Вера Фигнер и Софья Бардина.

Незнакомки приветливо кивнули.

Сергей уже слышал о них. Обе дворянского рода, с институтским образованием, они несколько лет назад добровольно поехали в Швейцарию, в Цюрихский или Бернский университет, пополнять свои знания, а заодно и показать свое правдолюбие. Это были годы активного брожения общественной мысли, вызванного несогласием с деспотическим строем, недовольством, значительно усилившимся под влиянием революционных событий во Франции.

Молодое поколение упорно искало выхода, настороженно прислушивалось к громовым раскатам, клокотавшим над Западной Европой, оно готово было броситься навстречу буре, в любой водоворот.

Студенты посещали заседания Интернационала, слушали выступления выдающихся прогрессивных деятелей, усваивали революционные идеи. Юноши и девушки возвращались в Россию с твердым убеждением необходимости борьбы против царского деспотизма. Во многие города непрерывным потоком шла запрещенная в России литература.

Напуганный ростом революционных идей, царь под страхом объявления вне закона велел всем приехавшим из России покинуть Швейцарию и вернуться домой...

Кравчинский знал, что Софья и Вера под вымышленными фамилиями работают на ткацкой фабрике, работают по пятнадцать часов в сутки, что живут они в грязных и холодных бараках. Грязь, насекомые, приставание пьяных, окрики мастеров, управляющих — все это они терпят ради того, чтобы после работы иметь возможность поговорить с рабочими, рассказать им о необходимости борьбы за улучшение условий труда и жизни, за политические права.

— Вера и Софья хотят вступить в наше общество, — шепнула Олимпиада. — Пора бы уже их принять.

Кравчинский и сам понимал, что девушки этого заслуживают, однако свое мнение высказывать не торопился. И по довольно простым, но, как ему казалось, серьезным соображениям. В Москве, считал он, есть немало кружков. Их же кружок особенный. Если другие объединяют просто недовольных, то их кружок — убежденных революционеров, борцов. Следовательно, прием в кружок тоже должен быть особым, чтобы люди, которым придется осуществлять его программу, могли без колебаний идти на самопожертвование и в случае необходимости даже на смерть. И, естественно, он имеет основания не сразу согласиться с желанием двух еще очень юных существ, никто не дал ему права рисковать их жизнью. Возможно, они еще передумают, обстоятельства изменятся, и жизнь продиктует им другие желания...

«Что касается Бардиной и Фигнер, то они уже прошли хорошую школу, их решительности и мужеству можно позавидовать», — рассуждал про себя Кравчинский, как бы соглашаясь с предложением друзей.

— Скажите им, пусть задержатся, — шепнул на ухо Алексеевой.

Когда многие разошлись и в салоне остались ближайшие друзья, Сергей обратился к девушкам:

— Товарищи говорят, что вы хотите стать членами нашего кружка. Мы будем рады видеть вас в своих рядах. Но... — он сделал паузу, пристально взглянув на Веру и Софью, — должен вас предупредить: принадлежность к нашему обществу — дело очень серьезное и опасное. Больше, чем это вам может казаться.

На какое-то время в комнате установилась тишина.

— Наша программа изложена в статьях и листовках, — продолжал Кравчинский, — надеюсь, она вам известна.

— Расскажи им историю нашего кружка, — отозвался Клеменц. — Обязательно расскажи, потому что некоторые все еще называют нас «чайковцами», а мы уже ушли далеко вперед.

— Верно, — подтвердил Сергей. — Наша сегодняшняя деятельность отличается от того, с чего мы начинали. Главным тогда считалось распространение революционной литературы. Мы не имели с чем идти в народ. Книг не хватало, приходилось переводить иностранных авторов или самим писать популярные брошюры. — Сергей улыбнулся. — Французу Ламенне даже и не снилось, сколько ночей я потратил на перевод его «Слова верующего». Кое-что в его текст и дописывать приходилось, переделывать на наш лад... Тихомиров дал тогда «Сказку о четырех братьях», Шишко — «Что-то, братья, плохо живется народу на святой Руси». Иванчин-Писарев напечатал свои первые рассказы.

— Себя, себя не забывай, — отозвался Шишко. — Свою «Правду и кривду»...

— Грешен, — в тон ему ответил Сергей. — Писал. И пишу. Что из этого выйдет — увидим. — Он не сказал, что рукописи двух его сказок уже давно отправлены за границу, в Женеву, и вот-вот должны появиться в России напечатанными. — Наконец, — продолжал Кравчинский, — хочу порадовать вас — в Женеве начала работать наша типография.

Сообщение вызвало оживленное одобрение.

— На какие же деньги?

— Общество существует на взносы, — ответил Сергей. — Каждый вступающий отдает ему не только жизнь, но и собственность. Основу фонда создали Кропоткин и Лизогуб, студент, помещик из Черниговщины.

Девушки покраснели. Что они смогут отдать в фонд общества? Копейки, которые получают за свой каторжный труд? Мозоли?

Их смущение, вероятно, заметил Кравчинский, потому что сразу же сказал:

— Перед вами небольшая группа нашего общества. Мы боремся за то, чтобы оно пополнялось и существовало в каждом городе. Пока что это удалось сделать в Петербурге, Москве, Киеве и Одессе. Петербургское, как самое большое и самое активное, является вашим центром. — Сергей умолк, внимательным взглядом окинул присутствующих и закончил: — Мы рассказали вам все, у общества нет тайн и от своих членов.

Вера и Софья поблагодарили, начали было заверять в своей решимости и неотступности, но Шишко прервал их.

— Не верили бы вам, — сказал, — не было бы этого разговора. Принцип единогласия у нас непременен. Обязателен.

В честь новичков Олимпиада предложила чай, однако девушки заторопились: им далеко добираться, а ранним утром надо на работу. Все же остались, наспех выпили по чашке чая и распрощались. Шишко и Морозов пошли их провожать. Возвратились часа через полтора и с весьма неприятной вестью: возле дома прохаживаются двое подозрительных, видимо, шпики. Они торчали на противоположной стороне улицы,