В три часа утра меня разбудил грохот — кто-то гонял потротуару крышку мусорного бака. Через мгновение женский голос, хриплый ивизгливый, прокричал:

— Я не пойду с тобой! Понял?

Я перевернулся на другой бок и попытался снова забыться, нопронзительный женский голос не давал покоя, разрывая мои барабанные перепонки.Хорошо еще я не слышал голоса мужчины, с которым эта женщина переругивалась.

Воздух был душным от влаги. Кровать, на которой я лежал, —широкое старинное ложе с пологом на четырех столбиках — помещалась в глубинеспальни с высоким потолком. Огромные французские окна выходили на огороженныйжелезной решеткой балкон, нависавший над тротуаром. Прямо напротив, напротивоположной стороне узкой улочки, находился бар Джека О'Лири.

Я попробовал закрыть окна, но вскоре изнемог от нестерпимойдухоты, а когда открыл их снова, в комнату хлынули звуки старого Французскогоквартала Нового Орлеана.

Визгливый голос внезапно смолк, я стал погружаться вдремоту. И тут кто-то принялся наигрывать мелодию с помощью автомобильногоклаксона. Через некоторое время к нему присоединился второй любительпосигналить, затем еще и еще.

Я встал, сунул ноги в ночные туфли и, подойдя к открытомуокну, взглянул на улицу. Оказывается, какой-то подгулявший мужчина вышел избара Джека О'Лири и, сев в машину, подъехал к дверям, чтобы забрать приятелей,с которыми вместе бражничал. Он подавал долгий сигнал, затем несколькокоротких, сообщая своим приятелям, а заодно и всему миру, что он на месте.Машина его перегородила улицу, не позволяя всем прочим ехать дальше.Автомобилей скопилось много, и вскоре вся вереница вторила звукам чередующихсягудков. Видимо, почувствовав неловкость перед собратьями, перегородивший улицуавтомобилист решил поторопить своих собутыльников — он придавил клаксон ладоньюи уже не отнимал руки.

Это была улица с односторонним движением, на которойпарковка разрешалась по обе стороны. Таким образом, посреди оставалась дляпроезда транспорта только узкая дорожка. Череда автомобилей растянулась теперьна целый квартал. Шум стоял ужасающий.

Наконец из бара Джека О'Лири вышла, слегка пошатываясь,троица: высокий мужчина в вечернем костюме, с несколько расслабленнымидвижениями, который, казалось, вовсе не спешил, и две девицы в длинных платьях,волочившихся по тротуару. Все они говорили одновременно, оглядываясь черезплечо на освещенный бар.

Человек махнул рукой водителю устроившего затор автомобиля.Звуки сигналов к этому времени слились в невыносимую какофонию. Не обращая наних ни малейшего внимания, он неторопливо пересек тротуар, проезжую часть улицыи встал у задней дверцы автомобиля, галантно держа ее открытой. Несколькосекунд спустя одна из женщин подошла к нему, другая повернула назад к бару.Толстый мужчина со стаканом в руке, одетый в деловой костюм, вышел из дверей ейнавстречу. Завязалась неторопливая беседа. Мужчина достал из кармана карандаш,записную книжку, огляделся в поисках места, куда бы он мог поставить стакан. Ненайдя ничего подходящего, попытался держать стакан и записную книжку в однойруке, поспешно записывая что-то другой.

Наконец они закончили свою невероятно важную беседу. Молодаяженщина подхватила длинную юбку, медленно сошла с тротуара и села в машину.Захлопали дверцы. Водитель первого автомобиля, по-видимому во искупление вины,решил для быстроты ехать на подсосе. На углу он перешел на вторую передачу.Поток скопившихся машин пришел в движение. Я взглянул на наручные часы. Тричаса сорок пять минут.

Я простоял у окна еще около получаса, не зная, что делать.Хотелось снова лечь спать, но Берта Кул должна была приехать поездом семьдвадцать, а я обещал встретить ее на вокзале.

В течение получаса, пока наблюдал, как из бара Джека О'Лирирасходятся компании, я навострился предугадывать недоразумения еще до того, какподнимался шум. Между двумя парами происходило нечто вроде состязания при игрев гольф. Они останавливались у дверей бара и принимались во весь голос споритьо том, куда направиться дальше. Спорившие обычно делились на две команды — однапара хотела идти домой, а другая настаивала на том, что вечер тольконачинается. Кроме того, были люди, познакомившиеся в баре. Никому из нихотчего-то не приходило в голову узнать имена и адреса друг друга и обменятьсятелефонами до того, как они оказывались на тротуаре. Там эта ошибкаисправлялась под аккомпанемент взрывов хохота, прощальных возгласов и некихпоследних вспышек остроумия. Причем никого не смущало, что компания уже давновне пределов слышимости. Некоторые, расходясь, затевали ссору — либо женщины,старающиеся не поддаваться соблазну, либо жены, еще не желающие возвращатьсядомой. Внутри бара, очевидно, было очень шумно, поэтому люди, оказавшись натротуаре и стоя близко друг к другу, по привычке разговаривали в полный голос.

Во Французском квартале Нового Орлеана мусорные бакитрадиционно ставили на тротуаре у обочины. И каждый считал верхом остроумияподдеть ногой крышку такого бака и слушать, как она с грохотом катится потротуару.

Через полчаса я сел на стул и обвел глазами полуосвещеннуюкомнату. Роберта Фенн жила здесь примерно три года назад, то есть в 1939 году.Она снимала эту квартиру под чужим именем. А потом исчезла. Растворилась.Детективы агентства «Кул и Лэм. Конфиденциальные расследования» были наняты длятого, чтобы разыскать ее.

Сидя в жаркой темноте, я попытался представить себе образжизни Роберты Фенн. По ночам она слышала все те же звуки, что слышал я.Питалась в расположенных поблизости ресторанах, выпивала в соседних барах,возможно даже, в баре Джека О'Лири на противоположной стороне улицы.

От влажного, полутропического воздуха и ночной теплотыслипались глаза. Я задремал, а в пять тридцать проснулся настолько, что смогперебраться в постель. Казалось, так сильно я не хотел спать еще никогда вжизни.

Люди, которые веселились в баре, наконец разошлись по домам,и на улице воцарилась тишина. Постепенно я погрузился в глубокий сон, и почтитотчас же звонок будильника разбудил меня. Шесть тридцать. В семь двадцать ядолжен встречать Берту Кул на вокзале.

Мужчина, который появился вместе с Бертой Кул, наверняка ибыл тот самый нью-йоркский адвокат. Высокий, стройный, лет шестидесяти, сдлинными руками.

Дантист, вероятно, вздумал удлинить его лицо, когда делалему вставные челюсти.

У Берты Кул еще сохранился загар после подводной охоты, и еетемная кожа контрастировала с седыми волосами. Она решительно двинулась мненавстречу, пружиня на мускулистых ногах. Адвокату из Нью-Йорка волей-неволейпришлось шагать шире, чтобы не отставать от нее. Я поспешил им навстречу, и мыс Бертой обменялись рукопожатиями.