«Кто предал женщину, тот когда-нибудь предаст и вождя»

(М. Семенова)

В покоях первого советника императора стояла мертвая тишина. Свеча догорала, но в полумраке отчетливо был виден силуэт девушки, которая, прижав к груди край покрывала, стояла у окна.

— Этой ночью, Гордон, ты навлек на себя страшное проклятие, от которого не сможешь избавиться и которое сведет тебя с ума, — с горечью проговорила она.

Девушка с трудом уняла слезы и дрожь в голосе, она больше не кричала, не молила о пощаде и не угрожала. Больше не было боли, страха и отчаяния: холодная действительность стальным клинком вошла в сердце, убивая гордость и честь несчастной жертвы, заставляя ее смириться.

— Проклятья обесчещенной женщины: что может быть ужасней? Не думал, что ты осмелишься угрожать первому советнику империи! — с усмешкой ответил мужчина, с комфортом развалившись на своей огромной постели, он лениво рассматривал свою растерзанную добычу. Отвернувшись от него и скрывая свою наготу под роскошным каскадом огненно-рыжих волос, она все еще вглядывалась в черноту ночи, словно надеясь найти в ней избавление.

— Это не угроза, — холодно ответила девушка. По щеке скатилась одинокая слезинка, но она не пошевелилась, чтобы стереть ее с лица и, словно статуя, застыла, стягивая все свои чувства в тугой узел.

Улыбка с лица мужчины тут же пропала, уступив место задумчивости: «Ведьма?» — промелькнула мысль и тут же ускользнула. «Да нет, сказки это все: обычная, разобиженная дура!» — успокоил свои нервы первый советник. Но неприятный осадок от ее мертвенно-ледяного голоса все же остался.

— Забирай свои вещи и проваливай и постарайся не попадаться мне больше на глаза, мерзавка, — грозно рыкнул мужчина.

«Хм, а еще недавно была «очаровательным ангелочком»!» — грустно усмехнулась девушка про себя, вспоминая его наивные попытки соблазнить невинную девицу: он не вытерпел и двух дней притворства, решив, что добиться желаемого можно и другим путем.

Она заставила себя пошевелиться и отпустить подоконник, который служил ей опорой. Снова кружилась голова, снова слабость и даже тошнота, стоило только коснуться взглядом края застланного шелками ложа. Каждый шаг — боль, каждый шаг — мука, но она заставляла себя быть сильнее, чтобы только уйти как можно быстрее и дальше, где бы он никогда не смог до нее добраться.

На северной границе человеческого государства Миартания, близ маленького провинциального городка уже сгущались сумерки, и два скучающих сторожа сидели у ворот, мерно покачиваясь и борясь с подступающим сном.

Высокий, чуть сгорбленный, худощавый мужчина в потертой серой форме отодвинул кепку с глаз и уставился в чернеющую степную даль. И без того мрачное выражение лица, казалось, стало еще более суровым и недовольным.

— Эй, Сава, кажись, топливный караван прибыл: кто у нас сегодня проверяющий? — закаркал прокуренным голосом Сыч, когда увидел приближающиеся телеги с запряженными в них быками.

Его товарищ: такой же сонный, в такой же старой и выцветшей форме, но пониже ростом и с более мягкими чертами лица, тут же встрепенулся и оживился.

— Так это, — Серый, вроде бы, тока запил он: еще со вчерашнего дня не просыхал! — усмехнулся Савиан и, тяжело вздохнув и бросив в сторону урны окурок, добавил:

— Да чего там, пошли: глянем, дело то нехитрое, уж контрабанду в таких телегах не прячут.

Сыч засмеялся и снова закашлялся, обиженно сплюнул и отправился зажигать новые факелы.

Угрюмый и грязный караван стоял у ворот торгового города Камилинск уже пятнадцать минут, и два полусонных сторожа неторопливо прогуливались вдоль груженых телег, рассматривая черные угольные верхушки. Последний воз был наполнен только наполовину, и Сыч направил луч света вдоль угольной ямы.

— Глянь, уже и тут сэкономить решили, видит Темный, столичные лишка хапнули, когда разгружали! — громко и обвинительно заявил он.

Столичных Сыч терпеть не мог, потому как считал, что во всех его бедах виноваты «зажравшиеся ворюги» — так он любил именовать всех приезжих с южной окраины империи.

— Ох, не любишь ты столицу! Уже и слушать про то тошно! А то, что наши грабят за каждым кустом от северных границ до южных — это как понимать? — Савиан смотрел на своего напарника с доброй усмешкой.

— А я на эту проблему по-другому смотрю: достали они простой народ, так, что либо с голоду помирай, а либо грабь! — обиженно проворчал Сыч, растолковывая другу неписаную истину.

Савиан не спорил — он внимательно рассматривал каменные груды и вдруг полез на телегу.

— Ты чего удумал под старость лет?! — снова закашлявшись, спросил Сыч.

— Глянь, брат, тут чего-то неладно! — старый сторож уже перемахнул через перегородку и уверенно шагал к концу воза, похрустывая угольной крошкой.

Когда факел осветил то, что привлекло его внимание, мужчина изумленно ахнул, затем громко выругался и уже после этого поспешил выручать свою находку.

— Ну, чего там? — раздраженно проворчал Сыч, которому не терпелось сдать ночную смену и вернуться в каморку, где у него уже была припасена бутылочка горячительной водички. Уж ему-то и дела никакого не была и до угля, и до того, что в нем спрятано. А потому он нервно сплевывал и недовольно косился в сторону последнего воза.

— Живая? — с сомнением спросил Савиан. Он все еще не мог поверить в увиденное: в куче угля, кое-как укутанная в тонехонькое серое пальтишко, сидела девочка. Она испуганно жалась к стенке и шевелила губами, силясь что-то ему ответить, однако ни единого звука при этом он не услышал.

— Ну, иди сюда, не трону! Ты как тут? Сама что ли забралась? Замерзла? Я помочь хочу, не пугайся, ну? — мужчина старался успокоить ребенка, но девочка теперь совсем замолчала и, словно не слыша его слов, пыталась отползти подальше.

— Ты это с кем там разговариваешь? — послышался удивленный хрип Сыча.

— Да ты не спрашивай, ты давай помогай, ребенок тут, достать надо бы, — проворчал Савиан.

— Ты, брат, заговоренный что ли: вечно, как с тобой дежурю, в истории влипаю! — недовольно подметил напарник и полез в телегу.

* * *

— И чего там Халиф сказал про нашу находку? — без особого интереса спросил Савиан.

— Да и так ясно: он понятия не имеет, откуда она взялась! Думаешь, оно ему надо — похищать сопливых девчушек и прятать их в куче угля? — усмехнулся Сыч.

— Нет, конечно! Он мужик суровый, по законам совести живет… — Вот только странно это все, — сторож перевел задумчивый взгляд на маленькую девочку лет десяти. Она по-прежнему ничего не говорила, все время ревела и тряслась от страха — с огромным трудом ему удалось напоить бедняжку. У Савиана никогда не было детей, но по отношению к этой худенькой и напуганной девочке он испытывал почти отцовское чувство долга: помочь и защитить!