Мадам, не удивляйтесь тому, что это письмо без подписи, и несчитайте его пошлой анонимкой. Вы не знаете меня, мое имя ничего Вам не скажет,а в случае, если оно попадет в чужие руки, могут выйти неприятности и Вам, имне. Поэтому я останусь для Вас неизвестным. И все же прошу дочитать письмо доконца и поверить каждому моему слову. Единственной рекомендацией мне может бытьто, что Ваш адрес я получил от одного человека. Не знаю, кто Вы ему, он неуспел мне объяснить, но, уж коли он хранил Ваш адрес, это кое о чем говорит…Имени я его не знаю, знаю только, что он русский. Я и сам русский, и то, что мыс ним встретились, принадлежит к числу тех неисповедимых случайностей, накоторые столь щедра война. Ведь она, подобно урагану, сметает все на своемпути, и жалкие песчинки – судьбы человеческие – в ее вихре смешиваются, намгновение касаются друг друга и вновь разлетаются. Так пересеклись на миг инаши судьбы.

Нетрудно догадаться, что русский во Франции – значит,эмигрант. Нас много здесь. Моя жена (она бежала из Петрограда зимой 18-го годапо льду Финского залива), наши общие друзья (уходили из Крыма на последнихкораблях, пережили все ужасы «Галлиполийского сидения»)… Многие русскиеэмигранты давно были мобилизованы в армию – меня и моего друга не взяли посостоянию здоровья. Мы уехали из Парижа 20 мая 1940 года, опасаясь, что немцы,как только возьмут Париж, сразу вывезут русских в концентрационный лагерь. Мыотправились с семьями в Шабри, где загодя сговорились снять дом на лето.Надеялись пересидеть самое суматошное время начала оккупации, а вышло, чтоугодили как кур в ощип.

Мы выехали в половине пятого утра на Орлеанское шоссе.Сперва все шло отлично, но потом жандармы [4] начали заставлять сворачивать наобъездные дороги, хотя шоссе ранним утром казалось почти пустым. Но наконец мыпоняли почему: перед нами по правой стороне дороги потянулась бесконечнаявереница грязных машин, тяжелых повозок, грузовиков, набитых чумазыми от пыли,изможденными людьми. А еще шли пешком десятки, сотни людей, ехали коляски,повозки с инвалидами… Одно время мы ехали рядом с бельгийским грузовиком,который вез тридцать девочек лет десяти-двенадцати, в белых платьях и белыхвуалях, с венчиками на голове. Оказалось, они из бельгийского города Монс.Немцы уж входили в город, а кюре успел всех детей прямо из церкви, гдепроходило первое причастие, увезти. Паника была страшная… Мы сперва громкоудивлялись, показывали друг другу машины – эта из Голландии, а эта из Бельгии,но потом замолкли. Зрелище было неожиданное, пугающее. Ведь столько людей уженесколько дней (так близко от Парижа!) шли, брели, ехали, а мы ничего не знали.

Захотелось вернуться в Париж, но Шабри был уже ближе. Мы вошлив прекрасный, просторный дом на самом краю села, почувствовав несказанныйпокой. Кто знал, что Шабри станет местом последнего сражения, данного армиейгенерала Вейгана незадолго до перемирия в Монтуаре! Мы очутились рядом споследним оплотом французской армии на пути бошей.

Бесконечное количество беглецов прошло в те дни через Шабри.Много было солдат, пробиравшихся в одиночку или по двое-трое, – пыльных,усталых, голодных, с несчастными лицами. Они боялись всех, ведь их все бросили,начальство их либо удрало на машинах, либо оказалось уже в плену.

Как-то в сильную жару четверо чумазых рядовых сели в овражкеперед нашим домом передохнуть. Жена моя вышла и спросила их, не хотят ли онипить. Затем вынесла им сперва воды, а потом и горячего кофе с белым хлебом. Изсоседних домов выглядывали жители Шабри, потом к нам стали подходить, принеслиеду. Постепенно образовалась целая толпа. Солдаты вслух, не стесняясь, клялиначальство, англичан, немцев – всех на свете! Какой-то старик, ветеран прошлойвойны, начал их жестко упрекать, страсти разгорелись. Моя жена быстренькозабрала кофейник и чашки, попрощалась со всеми и ушла в дом, а я остался.

– На войне всякое бывает, – сказал один из солдат, на видлет пятидесяти. Он был довольно высокий, полуседой и сильно прихрамывал. Одеждана нем была полувоенная: обыкновенные, цивильные брюки и ботинки, но френч,сильно просторный для его худого тела, и форменное кепи. При нем имеласьвинтовка без штыка, а на шее висел «шмайссер». – То наступаешь, то отступаешь.Если вы, мсье, воевали, должны были это запомнить. И первое дело на войне –дисциплина. Если начальством солдату дан приказ отходить – что ему остаетсяделать?

Ветеран успокоился, закивал согласно, стушевался.

Я, нахмурясь, слушал хромого. У него был странный выговор –некое дуновение акцента в нем чувствовалось.

– Вы русский, что ли? – догадался вдруг я.

Его глаза – большие, серо-зеленые глаза – так и вспыхнули:

– Да.

– Я тоже, – сказал я. – Вы откуда?

Я имел в виду – из какого он города, но его ответ былкраток:

– Из России.

Ясно, он не хотел о себе говорить. Ну что ж, его дело. Да иправда, не время для светских любезностей!

– Ранены? – спросил я. – Может быть, ногу перевязать? Видно,что вам трудно идти.

– Ну, моя рана зажила почти двадцать пять лет назад, –усмехнулся он. – Это память о боях в Галиции. Я, как и тот мсье, уже воевал сбошами – с четырнадцатого года по семнадцатый.

– Возраст у вас непризывной. Мне сорок, а вы даже постарше…– неопределенно сказал я. – И рана у вас старая… Неужели вы в армии?

Он пожал плечами и стал объяснять:

– Я жил почти три года в Бургундии, в Муляне. Работал уодного винодела. Вдруг слухи о войне. К хозяину приезжает сосед, тоже винодел,ухмыляется. Ничего, говорит, мы с Германией торгуем испокон веков, войныпроходят, а торговля остается. Коллекционные вина, дорогие лозы, уникальныенаши земли – это мировое достояние, война Франции и Германии тут совершенно нипри чем. Так он сказал. Может, он и прав, но мне на их коллекционные винаплюнуть и растереть. Война есть война! Попросил я расчет и подался к Парижу.Там у меня семья. То есть бывшая семья. Я сам от них ушел… так нужно было. –Тут хромой замялся. – Вообще меня мертвым считают, наверное. Я не мешал имжить, а теперь беспокойство одолело. Ну и пошел я. По пути вот пристал к этомуотряду. Кепи и оружие на обочине подобрал, френч подарил мне каптенармус,которому я починил велосипед…

– Пора двигать дальше, – задумчиво пробормотал один изсолдат. – Только винтовки придется бросить, патронов все равно нет.

– Патронов нет, это правда, – кивнул хромой. – Но все же –как без оружия?