Этот день стал новой точкой отсчета. День, когда исчезла я, прежняя, не совсем наивная девочка, но еще не потерявшая веру в чудо. И появилась я — новая, не знающая никаких чудес.

Но тогда еще было рано знать и думать об этом. В голове крутилась одна-единственная фраза. Молотком стучала в виски, иногда стихала до шума падающих капель, потом начинала греметь набатом.

— Не придет. Он больше не придет. Никогда не придет. — На разные лады и интонации. Словно, повторяя сотни и тысячи раз, я, наконец, смогу принять ее смысл.

Не придет никогда. Человек, воплотивший в себе весь мой мир, все надежды, мечты и радости. Заменивший семью, заставивший забыть. О матери, от которой в памяти и осталась лишь горькая обида, об отце, желавшем дать мне все, но не давшем самое главное, о бабушке и крестной… Я от всех отказалась, чтобы быть только с ним. И он дал мне все, чего раньше так сильно не хватало: позволил любить, не думая о рамках и условностях, позволил жить, чувствуя себя любимой. Заставил мечтать о семье с ним, большой и дружной, счастливой и полной семье…

А сегодня он сообщил, что не придет больше. А если бы я не сбежала с последней пары, чтобы увидеть пораньше, то и этих слов не услышала бы.

— Глеб, что случилось? — застыла у дверей, как вкопанная. Он еще не должен был находиться дома. Я надеялась, что смогу его встретить с работы.

— Настя? Почему ты здесь? — Глеб поднял голову от сумки, в которую складывал вещи. Что-то пытался утрамбовать покомпактнее, а оно никак не хотело влезать.

— Глеб, куда ты собираешься? — ответ на мой вопрос услышать было куда важнее, чем рассказывать про ненужную и скучную лекцию, идти на которую не захотела.

— Я ухожу. — Не глядя в глаза. Нарочито внимательно оглядывал прихожую. Словно искал, не забыл ли чего. А я уже видела — ничего не забыл. Глеб умеет все делать хорошо и качественно.

— Куда уходишь? Зачем? — еще не понимая значения этих слов. Надеясь, что просто в поездку срочную сорвался.

— Я понял, что больше не хочу быть с тобой. Поэтому ухожу. — Наконец, он посмотрел прямо на меня. Но лучше бы этого не делал. Вместо любящих, нежных, горячих глаз я увидела холодные, потухшие. Будто пеплом присыпанные.

— Как это… что значит… О чем ты говоришь, Глеб?! — может быть, стоило броситься ему на шею, плакать, уговаривать… Возможно, поведи я себя иначе, он бы еще передумал… Но я все так же стояла на месте. Не способная двигаться, чувствовать, думать. Понимание, что это конец, уже накрывало потихоньку. Но я все еще продолжала надеяться… на что — неизвестно.

— Я не приду больше, Настя. Вот ключи от квартиры. Она оплачена еще на три месяца вперед. Больше не смогу, извини. Это время можешь здесь жить спокойно, а там придется самой подумать…

Глеб подошел ко мне практически вплотную. Но не обнял, не поцеловал, как всегда делал раньше. Просто отодвинул в сторону, как неживую. Я ему мешала обуваться.

Прислонилась к стене, понимая, что еще немного — и рухну. Ноги не держали совсем. Очень хотелось сползти на пол… нет, не для того, чтобы в ногах у него валяться. Просто свернуться бы калачиком… Но остатки гордости не позволили.

Глеб методично шнуровал кроссовки, потом застегивал куртку, похлопал по карманам по привычке… Все так спокойно и обыденно, будто в магазин собрался и через полчаса вернется.

— Ну, давай, Настя. Не грусти. — И поцеловал в лоб, словно покойника, прости Господи.

А я не сильно-то от покойника и отличалась.

Он был первым, кто подошел, взял меня за руку и сказал:

— Я вижу, тебе здесь не нравится. Пойдем отсюда. — И увел, не спросив согласия.

Не знаю, каким образом Глеб затесался на вечеринку моих однокурсников. Он был старше нас всех, серьезнее, и совсем ни на кого не похожим.

Я скучала в этой компании, впрочем, как обычно. Пить нельзя — отец не поймет, если вернусь домой пьяная. Понять нетрезвых друзей и разделить с ними развлечения — невозможно. Оставалось только притворяться, что пью, и что мне так же весело, как и всем. Это была моя плата за возможность быть немного похожей на ровесников, не сидеть в четырех стенах отцовского дома, а общаться с «друзьями».

— Зачем ты здесь? — задал вопрос, помогая натянуть рукава куртки. — Зачем тратишь время?

— А ты зачем? — я заметила его еще раньше. Глеб сидел на диване, почти ни с кем не общался. Хладнокровно наблюдал за творящимся безобразием, но не участвовал в нем никак. Как будто крупный черный ворон случайно приземлился в стайке воробышков.

— Чтобы забрать отсюда тебя. Это же очевидно. — Не замечала, чтобы он хоть раз посмотрел на меня с момента, как появился. Сама же украдкой бросала взгляды, очень старалась, чтобы не увидел этого.

— Врешь. — Замотала шарф, сама толкнула дверь. Не позволила ему проявить галантность.

— Естественно.

Он шел за мной следом по лестнице. Весьма неудобно выворачивать шею, чтобы оглядываться и смотреть в глаза. Я остановилась. Развернулась и голову задрала. И так высокий, он казался еще выше, стоя на пару ступенек надо мной.

— Что «естественно»? Зачем ты забрал меня оттуда и куда ведешь?

— Естественно — то, что пришел сюда по своему делу. Зачем — уже сказал, чтобы ты не умерла здесь от скуки. Будет жаль, если мир потеряет такую красивую девушку. Кстати, я — Глеб. А тебя как зовут?

— Ты обо мне вообще ничего не знаешь?

— Уже очень многое… — Одним шагом преодолел расстояние между нами, склонился над ушком, обдав кожу горячим дыханием. — Рассказать, что именно?

Со мной так никто никогда не разговаривал. Все знали, что к Насте Астафьевой нельзя приближаться больше, чем на полметра. Откуда у парней взялось такое предубеждение — понятия не имею. Я никого не гоняла. Но ни один не приблизился, как бы мне этого ни хотелось.

А этот — раз, и уже дышит мне в шею. Так, что ноги подкашиваются, а по спине пробежал предательский волнующий холодок. Ноздри раздулись, втягивая безумно приятный аромат парфюма. Неизвестный мне, но такой тревожащий…

— Расскажи, будь добр… — Хорохорилась, хотела тоном показать, что плевать на его близость. А руки чесались вцепиться в полы его пальто.

— Ты очень одинокая. Тебе плохо среди этих людей, но других нет. Поэтому ты находишься с ними… — говорил приятным голосом ужасно больные вещи. Неожиданно прервался: — Так как тебя зовут, одинокая девочка?

— Настя… — дать бы ему пощечину за наглость. Но за правду не бьют. Эту истину отец заставил усвоить с детства.

— Не нужно быть одной среди толпы, Настя.