Виктор Батюков

Одуванчик на ветру

Районщики

— Оставь маму в покое! — закричал Андрей и бросился с порога на отчима, который стоял в прихожей, намотав на одну руку длинные роскошные волосы Оксаны Анатольевны, вторую — занес для удара.

— А-а-а, вернулся, щенок! — обернувшись, пьяно прохрипел он. — Не лезь во взрослые разговоры! Марш в комнату делаю уроки!

Но Андрей, отбросив пакет с учебниками в сторону, словно волчонок повис на руке.

— Ах ты, ублюдок! — взревел отчим и, отпустив волосы, хотел схватить паренька другой рукой, но не тут-то было. Ловкий в верткий Андрей нырнул вниз под летящую руку, затем неожиданно выпрямился, и, встав на носочки, изо всех сил сунул свой костлявый кулак в нос ненавистному человеку. Мужик охнул и схватился за лицо. Второй удар ему пришелся в челюсть. Отчим клацнул зубами. Взревев как бык, схватил мальчика за грудки и изо всей силы ударил его о стену. Андрей со стоном сполз к ногам матери. Она сидела на полу и беззвучно рыдала, размазывая по щекам слезы.

— Вот пригрел волчонка! Я его кормлю, пою, одеваю, а он меня за это кулаком благодарит! В другой раз бросишься, голову как цыпленку сверну. Понял, щенок? — прохрипел мужик и, пошатываясь, пошел в сторону кухни.

— Мам! Ты зачем опять с ним пила? — укоризненно сказал парень, уводя ее в свою комнату. — Я уже говорил тебе: не пей, опять скандал будет. А ты все равно!

— Он меня пригласил, вот я и пришла с ним за компанию.

— Из-за чего на этот раз скандал?

— Да так, это тебя не касается, — уклончиво ответила мать, пряча под распущенными волосами наливающийся синяк.

— Ты-то как?

— А что со мной сделается? Нормально. Я сильный, — успокоил ее сын, потирая на затылке огромную шишку. — Пошли ко мне.

В комнате Андрей приложил к ее щеке столовую ложку, обнял за плечи и с надеждой в голосе попросил:

— Мам, может, ты его бросишь, а?

— Как это? — удивленно подняла она глаза.

— Соберешь его вещи, выставишь за дверь и привет.

В глазах матери зажегся живой огонек.

— А что? Да сколько можно терпеть! Завтра — и привет!

— Ксан! Слышь меня, Ксан? Иди сюда, — раздался из кухни голос отчима.

Мать, стыдливо пряча от сына глаза, выскочила в прихожую.

— Что тебе, Василечик?

— Садись, и тебе, так уж и быть, пять капель плесну, — снисходительно сказал Василий.

— Вот спасибочки. Ты у меня такой добрый, заботливый, — защебетала Оксана Анатольевна.

— Тьфу ты! — в сердцах плюнул Андрей и зарылся лицом в подушку. Но долго он так лежать не мог. Все его естество рвалось прочь, туда, где нет ненавистной рожи отчима, где нет криков матери, а есть воздух, простор и люди. Много людей, которые почему-то живут хуже его, счастливы. Почему они так живут, а не он? От этого ему становилось еще хуже. Не сумев расслабиться, ищущая непреодолимое желание выплеснуть где-нибудь обиду, гнев, ненависть, Андрей выбежал на улицу.

Весна! Для всех это время любви, цветения, начала жизни. В эти дни хочется петь, смеяться, вдыхать полной грудью еще сырой, но уже теплый воздух, пахнущий новыми свершениями, новым счастьем, новыми успехами. Люди спешили по своим делам и как-то по-весеннему тепло улыбались друг другу. Даже грязь, пристававшая к подошвам, не взывала у них раздражения, потому что эта была не осенняя липкая грязь, а весенняя, теплая земля. И вот в потоке праздника весны шел паренек с душою поздней осени. Его взор был обращен в себя, в груди клокотал вулкан не выплеснутых эмоций. И не найдя на кого можно обрушить всю эту лавину, ноги сами привели его в парк. Бродя по пустынным аллеям, он был готов грызть от ярости деревья, но вместо этого Андрей в сердцах пнул урну.

— Ты че, пацан, офигел?

Мальчишка обернулся и увидел двух парней на год-два старше его. Они сидели на скамейке и пили пиво. На голове у них был опознавательный знак районщика — черная шапочка с белым помпоном.

— тебе чего, здоровья девать некуда? — продолжал один из них.

— Да пошел ты! — огрызнулся Андрей и сжал кулаки, интуитивно догадываясь, что настал тот момент, которого он так искал по залитым солнцем городским улицам.

— Оп-па! Мишаня, похоже у этого пацана зубы лишние, — воскликнул ближайший к нему и поднялся.

— Помочь или сам справишься? — спросил второй.

— Справлюсь! — самодовольно ответил тот и шагнул вперед.

Андрей не стал ждать. В два прыжка он преодолел разделяющее их расстояние и, почти не размахиваясь, ударил в солнечное сплетение. Парень охнул и сложился пополам. Второй удар был в лицо, затем еще, еще и еще, пока противник не упал к его ногам. Андрей перевел дыхание, посмотрел на скамейку. Мишаня сидел в той же позе, с бутылкой в руке. Лишь выпученные глаза и открытый рот выдавали прежнюю степень его удивления. Но вот глаза его вернулись на место, а губы стали растягиваться в улыбке.

— Слышь, Паша? А он тебя сделал! — вдруг засмеялся он. — Чтоб мне лопнуть, сделал! Вот тебе и пацан.

— Да я его сейчас в капусту порублю! — заревел Павел, поднимаясь с земли и убирая сочившуюся из носа кровь.

— Хоть пальцем парня тронешь, я тебя самого в этой урне похороню! Понял? — повысил голос Миша и поднялся.

— Ты чего? Он же…

— Что он? Он молодец, а ты фуфло, раз с пацаном справиться не смог, — потом усмехнулся и добавил уже более миролюбивым тоном. — Ладно, не злись. Все в порядке. Пацан просто шустрее оказался. Кстати, как зовут тебя, боец?

— Андрей.

— А я Миша, это вот Паша. А ты молодец, Андрей! Присядь с нами, во, угощайся, — протянул он открытую бутылку пива.

Парнишка хотел было отказаться, но в душе после драки, осталась такая пустота и горечь, что он лишь устало опустился на скамейку и машинально взял напиток.

— Тебе сколько лет? — спросил Миша, сделав глоток.

— Четырнадцать.

— Немного маловато, но ничего, — выразил он вслух свою мысль. — В школе, значит, учишься?

— Угу.

— Да ты пей, не стесняйся.

Андрей приложил губы к горлышку бутылки и горькая пенная жидкость обожгла горло.

— Ты что, пиво не любишь? — спросил Миша, видя как парень брезгливо поморщился.

— Я вообще спиртное не люблю, — ответил он, с отвращением протягивая бутылку обратно.

— Не хочешь, как хочешь, — равнодушно сказал Паша, забирая пиво назад.

— Ты в секцию какую-нибудь ходил? Ну там бокс или ушу? — продолжал расспрашивать Миша.

— Нет.

— Самородок, значит, — усмехнулся он и,