Лялин застенчиво улыбался, стоя на пороге мое­го дома.Застенчивость шла ему так же, как мне буй­ная радость, которую я в настоящиймомент пыталась изобразить. Мы одновременно засмеялись, в ос­новном над своиминапрасными усилиями, и вновь стали походить на нормальных людей.

– Привет, – сказал Лялин, перешагнул порог изапечатлел на моем лбу братский поцелуй. Я ухвати­ла его за уши и приложилась кгубам. – Ох ты господи, – хмыкнул он, но остался доволен.

– Проходи, – милостиво предложила я, и он опасливовнедрился в мою квартиру, без конца огля­дываясь, точно ожидая подвоха. Насамом деле он испытывал неловкость. По большому счету загляды­вать ко мне емусовершенно без надобности и вразу­мительного предлога, под каким ему сделатьэто, он не придумал, вот теперь и вертелся, как уж на ско­вородке.

Надо полагать, он явился проверить слухи, что ходят обо мнев народе. Если верить общественнос­ти, я пью ведрами, окончательно потерялачеловеческий облик и по этой причине не выхожу из дома.

Я с недовольством уставилась в спину Лялина. Ладно дуракиболтают, на то и дураки, но Лялин-то умный, чего ж тогда верит во всю эту чушь?Не мешало б проучить его как следует. К примеру, учи­нить пьяный дебош. А что,прямо сейчас и учиню.

Лялин между тем прошел в кухню, устроился в моем любимомкресле и спросил:

– Ну, как там в Греции? По-прежнему все есть?

– На то она и Греция.

– Жениха нашла? Небось, от мужиков отбоя нет.

– С чего ты взял? – нахмурилась я, поражаясь чужойпрозорливости.

– Уж больно распустилась.

– Это в каком же смысле? – заподозрила я под­вох.

– В смысле, расцвела. Слушай, помнится, ты как-тоболтала о том, что вполне способна полю­бить бедного немолодого человека?

– Тебя, что ли? Так ты не бедный. Полюбить-то япо-прежнему готова, но почему-то не рассчиты­ваю на ответное чувство. Ты чегопришел? Если спасать…

Лялин махнул рукой.

– Спасать тебя нет нужды, это мне доподлинно известно.К тому же я в спасители не гожусь. Опять же, мне твои слова обидны. Простозайти по старой памяти уже нельзя?

– Можно. Но, зная тебя как очень занятого че­ловека,весьма сложно представить, что ты болта­ешься по гостям.

– Для тебя я всегда рад сделать исключение. – Олегулыбнулся и взял меня за руку, взгляд стал иным, теперь он смотрел на менязаинтересованно и даже с нежностью. – Как дела? – спросил он тихо.

– Нормально, – честно ответила я, высвободи­ларуку и устроилась в кресле напротив.

– Чем думаешь заняться?

Я пожала плечами, потому что сама еще толком не знала.

– Дед назад не звал?

– Нет, – покачала я головой.

– Странно.

– Чего же тут странного? Мы утомили друг дру­га, надонемного отдохнуть.

– Значит, ты вполне допускаешь, что можешь вернуться?

– В его команду? – удивилась я. – Забавно,что ты об этом спрашиваешь. – Я покачала головой и усмехнулась, а Лялинвновь спросил:

– Ну так да или нет?

– Нет.

Он кивнул и почесал бровь, размышляя о чем-то.

– Прозвучало очень категорично, – заметил он едвали не с печалью.

– Тебя это удивляет? – не поверила я.

– Скорее беспокоит. Наверное, я человек при­вычки,невозможно представить тебя занятой чем-то другим. Ты была его довереннымлицом. Конеч­но, это не всегда… приятно, – с трудом нашел он нужноеслово, – но, согласись, кое-какие преиму­щества все же были. Дед – этоДед, и ты в этом городе кое-что значила.

– А теперь не значу ничего и ничуть этому не огорчаюсь.

– Серьезно? – Теперь Лялин смотрел с надеж­дой,точно ребенок в ожидании подарка.

– Серьезно, – ответила я, хотя за мгновение доэтого намеревалась послать его к черту. – Я была его доверенным лицом, аты начальником его охра­ны. Теперь ты работаешь в своей фирме, получаешьприличные бабки и всем доволен. Или нет?

– Доволен, – улыбнулся Лялин.

– А что мне мешает?

– Да я не о работе, – вновь вздохнул он. –Как раз работа волнует меня меньше всего. Найдешь чем заняться. На худой конецвернешься в убойный от­дел. Зарплата тебя не тревожит, так что будешь ра­ботатьне за деньги, а за идею. Но… я был только его начальником охраны, ты – другоедело. Дед…

– Заменил мне отца, – подсказала я, – а потомбыл моим любовником. Потом стал политиком, и я помогала ему в меру сил. Дополитики мне дела было мало, а он человек родной… Но Дед перегнул пал­ку. И яушла. А как только ушла, поняла, что сде­лать это надо было раньше, потому чтопочувствова­ла огромное облегчение. На этом, я надеюсь, мы и закончим.

Лялин перегнулся и похлопал меня ладонью по колену.

– Извини, – сказал он смущенно, что было ему также свойственно, как и застенчивость. – Старею, наверное. Почему-то жалкоего стало.

– Деда?

– Деда.

– Мне тоже жалко, – согласно кивнула я. – Нопозволь я ему оставить все как прежде… в общем, себя мне жаль еще больше.

– Извини, – повторил Лялин, и я всерьез началадумать, что люди с возрастом меняются. Услы­шать от Лялина два раза подряд“извини” – это слишком для моих нервов. В голове возникают глу­пые мысли, кпримеру, хочется припасть к его груди и пожаловаться, неважно на что, главное,чтобы он по головке погладил и сказал что-нибудь жизнеут­верждающее, а потом мыбы вместе поплакали и пошли встречать рассвет… “Лялин стареет, а я глу­пею”, –со вздохом решила я и весело подмигнула ему.

Он засмеялся и вдруг заявил:

– Я, собственно, к тебе по делу.

– Да?

– Ага. У моего босса есть приятель Сафронов ПетрВикентьевич. Может, слышала о таком?

– У него молокозавод где-то на Поварской?

– И завод, и маслосырбаза. Не знаю, как это правильноназывается, дело не в этом, а в том, что дядя этот очень беспокойный. Кругомбедолаге враги мерещатся.