Когда фрау Майер сказала, что сегодня мы идем на встречу с писательницей, которая будет читать отрывки из своего произведения, класс застонал. Я принялась рисовать в дневнике большие и маленькие «T». Хоть с писательницей, хоть с чертом лысым — мне плевать. В дневнике напротив четверга и впрямь накорябано: «ЧЬТЕНИЯ». Франц уронил голову на парту и захрапел. Но тут подала голос Петровна:

— Заткнитесь! А то будет вам вместо чтений математика!

Петровна всегда как рубанет — все теряются и замолкают.

Фрау Майер сказала оставить рюкзаки в классе. Дверь она запрет, о ценных вещах можно не беспокоиться. На самом деле, конечно, она хотела, чтобы после чтений мы все как паиньки вернулись с ней в школу — манатки-то забрать надо. Иначе, как всегда, по пути половина народу потеряется. Замысел фрау Майер был прозрачен, и почти все прихватили рюкзаки с собой. Фрау Майер сделала вид, будто ничего не заметила. Она совсем молоденькая училка и нас побаивается.

Надеюсь, пока мы ехали в автобусе, она не поседела под своим мелированием. На пересадке Петровна стрельнула у меня два евро и купила в автомате шоколадку. Половину она отдала мне. Наконец мы добрались до цели — это оказалась библиотека.

— Библиотека! — взвыли все. — Фу-у-у, что тут делать? Книжки читать, что ли?

— Заткнитесь! — рявкнула Петровна. — А вы думали, куда мы едем — в морг?

Логики в ее словах не было, но все опять растерялись, и маленькая фрау Майер бросила на Петровну благодарный взгляд.

Петровна — моя лучшая подруга с начальной школы. С самого первого дня мы сидим за одной партой. На первой в нашей жизни перемене мы подрались. Из-за таких детей, как Петровна, мама хотела отдать меня в частную школу, но отец заявил: чем раньше я познаю настоящую жизнь, тем лучше. На второй день я вернулась домой с фингалом, а на палец у меня была накручена прядь Петровниных волос, выдранная в драке. Мама тут же принялась названивать классной руководительнице, директрисе и школьному психологу и предрекла, что такие как Петровна к тринадцати годам пускаются во все тяжкие. На третий день мы перестали драться и с тех пор неразлучны. А на четвертый Петровна объяснила мне, что мама подразумевала под «всеми тяжкими».

Сейчас нам уже четырнадцать. Петровна два года была старостой класса, и я частенько у нее списываю. Жаль только, что приводить ее в гости мне еще с первого класса запрещено.

В библиотеке пахло пылью и полумертвыми бабуськами. Я тут же расчихалась. Эх, зря не захватила спрей для носа…

— Надеюсь, я здесь не помру, — сказала я Петровне.

Та отмахнулась:

— Невелика потеря!

Мы всегда так разговариваем, но это, конечно, не всерьез.

Фрау Майер пожала руку какой-то серой как мышь, мелкотравчатой тетеньке с волосами, отливавшими в фиолетовый. Это была библиотекарша. На стене висел плакат: что-то про «Неделю книги».

Как стадо баранов, мы двинулись в соседнее помещение, где стояли ряды стульев. Все поплюхались на пластиковые сиденья и взгромоздили ноги на спинки, торчавшие впереди. Некоторые стали кидаться подушками со стульев и книжками-картинками. Никто не заметил, что мероприятие уже началось: библиотекарша стоит перед нами и что-то вещает. Фрау Майер бросила на Петровну умоляющий взгляд.

— А ну заткнулись все! — гаркнула та.

И тут мы разглядели, что в помещении находится еще один человек. Писательница.

Это была долговязая, худощавая особа. Она сидела за столиком, под которым не умещались ее длинные ноги, и вид у нее был несчастный. Сальные волосы, крашенные в черный цвет, свисали на глаза, так что лица толком не разглядишь. Перед ней возвышалась стопка книг.

Фрау Майер и библиотекарша захлопали в ладоши, как на утреннике в детском саду. Вслед за ними захлопали и мы. Мы хлопали минуту, две, пять. Иногда самые простые действия производят сногсшибательный эффект. Библиотекарша пошла красными пятнами. Фрау Майер замахала руками, как дирижер. Мы невозмутимо продолжали хлопать. Петровна не спешила наводить порядок: она читала сообщение, только что пришедшее на ее «самсунг».

Я перестала хлопать, только когда заболели ладони. Судя по всему, та же участь постигла и моих одноклассников: они тоже постепенно бросали аплодировать и принимались растирать пальцы.

Писательница сказала, что ее зовут Лея Эриксон, у нее вышло уже пять книг и сейчас она нам почитает. Потом можно будет задать вопросы. И действительно начала читать. Голос у нее был тихий, и кто-то крикнул: «Не слышно!» Другие зашушукались, а две девчонки принялись причесываться. Петровна, нахмурившись, разглядывала дерево за окном.

Слушала одна я.

Слушала и выпадала в осадок.

То, что бубнила себе под нос Лея Эриксон, было обо мне.

О моей семье.

О моей жизни.

О моих мыслях.

Разве что имена не совпадали, ну и кое-какие мелкие детали. А в остальном — как есть я.

Но никто ничего не замечал. Да ведь никто и не слушал. Подозреваю, не слушала даже фрау Майер. Обрадовавшись, что все наконец-то затихли, она погрузилась в собственные мысли. Может, считала годы до пенсии. Я пихнула Петровну в бок, но она не поняла и просто пихнула меня в ответ.

— Ты это слышишь? — спросила я, но Петровна по-прежнему пялилась на дерево, словно ничего интереснее в жизни не видала.

Меня раздражало, что народ гомонит все громче. Я едва разбирала слова. Мне хотелось, чтобы эта Лея прекратила читать. И в то же время было страшно: будто я перестану дышать, если она замолчит. Я нащупала в кармане остатки мелочи. Вот дура, отдала Петровне эти два евро! Но тут пальцы наткнулись на свернутую в трубочку двадцатку. Сколько стоят книги, я понятия не имела.

— У кого есть вопросы? — Лея Эриксон глянула на нас сквозь свои патлы.

Моя рука взлетела вверх, но меня опередили.

— Зачем вы пишете?

— Сколько вы зарабатываете?

— Что вы делаете сегодня вечером?

Лея Эриксон заморгала.

Я щелкнула пальцами и заорала как можно громче, чтобы перекричать остальных:

— МОЖНО КУПИТЬ ВАШУ КНИЖКУ ПРЯМО СЕЙЧАС?

Все разом повернулись ко мне. Даже Петровна. Петровна самая первая. Хотя она тайком почитывает книжки — я ее однажды за этим застукала. Она тут же сделала вид, что ничего не произошло, но меня не проведешь.

— Нет, ну а что? — сказала я. — По-моему, очень интересно.

Франц изобразил, будто держит невидимую книгу и пялится в нее с идиотским выражением лица. Все заржали. Лея Эриксон, похоже, совершенно растерялась.