привыкнуть к моей манере повествования – или к манерам, если мне так захочется, потому что за пределами точной цитаты персонаж любого текста – даже газетной статьи – подчиняется воле автора. Я могу написать, к примеру, «он сел в машину», а могу ведь и по-другому: «он запрыгнул в свою видавшую виды тойоту», или «залез в тачку», или «нырнул в темное, пахнущее кожей нутро». Такая власть – как, впрочем, и любая – таит в себе соблазн ею злоупотребить, но я этого делать не собираюсь. Да, так вот: там, ниже по течению, тоже был парк, и в нем моя новая знакомая выгуливала своих подопечных прежде. Но этот кобель был особенным, вот и приходилось забираться всё дальше и дальше от дома, нагружать его долгими прогулками и изнуряющей дрессировкой. Такая уж работа у собачьего инструктора.

– У вас замечательная работа, – сказал я серьезно. – Наверное, очень благодарная.

Много позже, в одном из наших разговоров, она заметила, что по-русски выражение «благодарная работа» звучит кривовато и употребляют его редко. А вот «неблагодарная работа» – сплошь и рядом. Почему в английском чаще используют вариант с позитивным значением, а в русском – с негативным? Наверное, потому что мы скорее пессимисты, предположила она. Меня тогда улыбнуло это «мы»: русской крови в ней не было ни капли.

– Ну, я вас отпущу, вам далеко идти обратно. А я живу тут буквально за углом. Может, как-нибудь еще встретимся. Кстати, я Морис. Американцы любят произносить на французский манер – Мори́с.

– Как Равель? – спросила она и, спохватившись, прижала руку к груди: – Я Дара.

– Вы знакомы с Равелем, Дара?

– Немножко.

Я сказал, что играю на виолончели и что иногда мы устраиваем камерные концерты на моей веранде. Её интерес показался мне искренним, и я подумал грешным делом, что мы и правда сможем увидеться еще. Интрига так себе, верно? Вы ведь уже знаете, что мы встретились. Но мне важно описать то, что я тогда чувствовал – без этого картина будет неполной.

А чувствовал я себя полным дураком.

2

Дом мы с Соней купили три года назад. Ей было двадцать семь, по съемным комнатам она мыкалась с самого окончания школы, и родители периодически начинали проедать ей плешь, искренне не понимая, как такая красивая девушка может жить одна и не думать о будущем. Родителей Соня любила – точнее сказать, находилась в сложной и мучительной эмоциональной зависимости от них. Я подвернулся очень удачно, поскольку мне тоже надоело переезжать и каждый раз замазывать за собой дырки в стенах: не то чтобы я какой-то особенный дятел, просто я люблю уют и ненавижу плохую звукоизоляцию. Ну и, конечно, вкладывать деньги в свое собственное дупло гораздо приятней, чем платить дяде. Мы начали искать дом, который устроил бы нас обоих. Я уже тогда был фрилансером, и мне было все равно, где поселиться, лишь бы было тихо и зелено, с какой-нибудь речушкой или парком поблизости. У Сони требований было больше, и я предоставил ей выбор района. Нам хотелось именно дом, а не квартиру, чтобы раз и навсегда забыть этот унизительный тетрис, в котором выигрывает тот, кто сумеет напихать как можно больше икеевских трансформеров на квадратный сантиметр жилья. Однако найти дом по доступной цене оказалось непросто – ну и Соня, конечно, привередничала чисто по-женски. Любовь всей ее жизни – гнедой мерин весом в полтонны – нуждался в качественном жилище не меньше нас, а хороший постой для лошади можно найти только за городом. Тратить на дорогу к любимцу больше часа Соня не хотела. Так мы оказались в этом районе, рассеченном пополам автострадой. Своей западной границей он упирался в заболоченный ручей, где квакали лягушки, и это мне сразу понравилось. Мы прочесали все риэлтерские агентства в округе, потолкались по аукционам, подбили наш общий баланс и прослезились: идиллическая жизнь под аккомпанемент лягушачьего хора привлекала не нас одних. Новые дома, стерильные и безобразные, стоили как самолет; всё остальное было, как правило, раздолбанным и стоило лишь немногим дешевле. Мы махнули рукой, хотя продолжали отслеживать рынок чисто по привычке – просто листали за утренним кофе сайты с недвижимостью. «Смотри-ка», – Соня послала мне ссылку в мессенджер. Ну и нафига нам четыре спальни? – поинтересовался я, пробежав глазами описание. «Тебе не угодишь: то мала, то велика», – иногда она выражалась в точности как ворчунья-жена, хотя не была ни тем, ни другим. Ладно, написал я, давай съездим.

Дом стоял в самом конце полукруглого аппендикса, который круто спускался от основной улицы в долину ручья. Из-за склона дом получался двухэтажным, хотя на улицу глядел только один этаж, а всё остальное лежало уровнем ниже. Впоследствии я не раз думал, что его планировка оказалась символичной в контексте тех событий, которые начали происходить тремя годами позже. Но об этом я расскажу в свой срок. Как и вся местная застройка, дом был каркасным курятником в один кирпич, но, в отличие от соседей, хотя бы оштукатуренным. У него была здоровенная веранда и балкон, с которых открывался вид в парк; был приличных размеров задний двор, скрипучие полы из благородного дерева, резная балюстрада лестницы и тому подобные ништяки. Мы с Соней бродили по этим гулким пустым хоромам и пытались натянуть сову на глобус, а конкретно убедить себя, что мы действительно хотим здесь жить: цена была на удивление вменяемая для четырех спален, хотя и на пределе наших возможностей. При этом ни детей, ни даже собак у нас не было даже в заводе, а Сонину лошадь мы не смогли бы сюда перевезти по чисто бюрократическим причинам.

– Рынок сейчас на подъеме, – сказала Соня задумчиво. – Знаешь, сколько такой дом будет стоит лет через пять? – Она помолчала и добавила: – Слушай, а ты можешь попробовать цену сбить?

Она сказала это так, будто я был суперменом. В ответ я сделал вид, что для меня это обычное дело – пойти и спасти мир в перерыве между обедом и ужином. На наше счастье, агент нам достался совсем желторотый, и я отправился его убалтывать, призвав в сообщники линию электропередач, висевшую прямо над домом. Трепать языком – это лучшее, что я умею, и схватка закончилась, не успев начаться. Через два дня мы подписали контракт, а еще через два месяца вышли из офиса риэлторов, как из загса – с обморочным счастьем на лицах и заветной коробкой, где